Инга нервно повела плечами, выпрямила спину, но тут же снова ссутулилась, поймав заинтересованный взгляд Кольцова.

Она явно стеснялась своей фигуры, потому и на встречу пришла в соответствующем платье, удачно скрадывающем некоторые пропорции. Это было странно, потому как ничего сверхординарного лично он не видел. Никогда ему не понять женской души. Полненькие все время пытаются худеть, худенькие мечтают набрать пару килограммов, но лишь для того, чтобы объявить себя толстой и начать убиваться диетами.

Так же и с Перовской. Она обладала силой, не только внутренней, но и внешней. Однако не грубой мужской, а мягкой женской. При всем при этом в ней чувствовался стержень, и, называя себя хрупкой, Инга, конечно же, лукавила. Она была гармонична и оттого прекрасна, как богиня Деметра, какой ее представляют в мифах. Одной рукой такая женщина может подарить жизнь, другой, не задумываясь, забрать ее, если потребуется.

Кольцов даже головой потряс, отгоняя наваждение. Снова его мысли сходились к тому, что Инга могла быть причастной к убийствам. Ведь если потребуется и не будет другого выхода, то можно пойти на крайние меры. Осталось выяснить были ли у нее веские причины.

– Не уверен, что понимаю, о какой истории речь.

– Шутите? – Глаза ее округлились. – Теперь мне понятно, почему вы согласились прийти сегодня. Даже не знаю, стоит ли рассказывать.

Она замолчала, словно и впрямь решала, нужно ли говорить. А потом вдруг махнула рукой и с каким-то отчаянием произнесла:

– Мой папа очень хотел мальчика, а родилась девочка…

– Какая же ты бестолочь, Инга! Ну чего ты молчишь? Я будто со стеной разговариваю!

– Мам, я не хотела тебя огорчать. Прости.

– А чего ты тогда хотела? Почему я должна за тебя краснеть? Тренер сказал, что ты отказываешься сдавать нормативы. В чем причина?

– Мам, я… – Инга пыталась протолкнуть тягучий ком в горле, пока мать сверлила ее колючим взглядом. – У меня была причина.

– Какая? Какая у тебя может быть причина, скажи на милость? – Мать отвернулась к зеркалу, оттянула двумя пальцами мочку уха и терзала ее теперь крючком сережки в виде длинной подвески с жемчужной бусиной на конце. Сережки она давно не носила, и отверстие, скорее всего, заросло, но Инга не решалась сказать ей об этом.

– Ты не видела там, в мусорном ведре? – Инга вспыхнула, кончики пальцев противно закололо.

– И что? Помоги мне! – мать протянула сережку Инге. – Кстати, я ведь просила вынести мусор.

– Мам, дырочка заросла. – Язык едва поворачивался во рту, казался каким-то тяжелым и распухшим. – У тебя есть красивые клипсы, надень их.

– Черт с ними, с серьгами! – Женщина выхватила из руки дочери украшение и швырнула в раскрытую шкатулку к таким же сережкам, цепочкам и подвескам. – А вот с тобой мы не закончили. Зря, конечно, ты мне настроение испортила на ночь глядя, но чего еще от тебя ждать? Вся в отца!

В их семье это было самым страшным ругательством. И хотя Инга совсем не знала своего папу, она часто представляла, как однажды он приедет и заберет ее. Отчего-то казалось, что с папой ей обязательно будет лучше и не придется ходить в бассейн на тренировки, которые она ненавидела всем сердцем, но не смела ослушаться мать. Та в прошлом могла сделать хорошую карьеру в синхронном плавании, но незапланированная беременность сбила все планы. Оставалась мизерная надежда на возвращение в спорт после родов, да только ребенок родился не того пола.

Что здесь такого, подумали бы многие и оказались бы правы, только для отца Инги все закончилось в тот самый день, когда на свет вместо желаемого сына появилась писклявая дочь.

Он встретил мать Инги из роддома, и их молодой семье оставалось жить всего семь дней. Спустя неделю он просто исчез, оставив после себя звучную фамилию да кряхтящий сверток.

Ни о каком возвращении к тренировкам речь уже не шла. Бабушек и дедушек в анамнезе не имелось, и мать приняла непростое решение принести собственное существование в жертву на алтарь родительского долга.

Слова «любовь» применительно к Инге для нее не существовало. Она любила спорт, себя и сбежавшего подлеца, так и не ставшего ей поддержкой и опорой.

– Мне предлагали сдать ребенка в приют, – неоднократно откровенничала мать, – но я, как видишь, оставила тебя, хотя и могла избавиться как от лишней обузы. Мне ведь тогда едва девятнадцать исполнилось, жить бы и жить. И что я получила взамен? Черную неблагодарность!

Инга в такие моменты плакала, лезла с объятиями и извинениями. Мать же сидела с идеально прямой спиной, опустив руки на колени. Лишь однажды она погладила Ингу по короткостриженым волосам и сказала:

– У тебя есть шанс все исправить.

– Мамочка, я все сделаю! – горячо обещала маленькая девочка. – Ты у меня самая лучшая!

– Вот именно, – не спорила мать, – самая лучшая, и ты должна мне соответствовать. Завтра мы с тобой пойдем в бассейн. Очень надеюсь, что такую дылду возьмут хоть куда. Ну ка, повернись!

Мать грубо хватала Ингу за плечи и сама начинала крутить, будто товар на рынке, желая рассмотреть со всех сторон.

– Спина вроде не кривая, плечики мелковаты и руки слабенькие. Вся в отца!

Инга снова плакала и давала себе молчаливое обещание стать сильнее, чтобы справиться с любыми трудностями. Нельзя подводить маму!

Она старалась, буквально лезла из кожи вон, только бы не увидеть, как мать поджимает губы и старается отвернуться, пока Инга идет ей навстречу по выложенной крупной плиткой дорожке от бассейна к воротам. Там всякий раз стояли и другие мамы, папы, бабушки и дедушки, но ни у кого из них Инга не запомнила того выражения лица, с которым частенько встречала ее мать.

– Тренер пообещал отправить меня на областной смотр, – делилась Инга, стягивая с заметно увеличившихся плеч ранец и стараясь угнаться за широким маминым шагом, – говорит, я одна из лучших в группе.

– Никогда, запомни, никогда я больше не хочу слышать от тебя таких слов. – Мать смотрела на нее сверху вниз, ноздри ее трепетали, воздух из них вырывался с присвистом. – Мне не нужна посредственность! Учти и прими как данность. Поняла?

Инга кивала, проглатывала вязкий ком вместе с обидой и изо всех сил старалась удержать подступающие слезы.

С годами она научилась виртуозно скрывать эмоции, а слезы будто так и остались где-то глубоко внутри, превратившись в каменные сталактиты и сталагмиты, с которых очень редко падали скупые капли, и звук их падения гулко отдавался в пустоте.

Даже спустя много лет, стоя у обитого бордовой тканью гроба, в котором лежала женщина, лишь отдаленно похожая на ее мать, но с такими же плотно сжатыми губами, Инга оставалась внешне абсолютно спокойной, даже равнодушной. Никому было невдомек, какой ураган крушил ее внутренний мир в те самые минуты, пока гроб опускали в могилу и немногочисленные знакомые кидали в яму комья рыжего песка.

Когда Инга подошла, чтобы повторить дурацкий ритуал, под ее ногой начал осыпаться ненадёжный грунт и она почувствовала, как сама проваливается в разверстую пасть, где еще торчали острые бордовые углы.

– Ой! – вскрикнул кто-то, прежде чем Инга почувствовала, как ее подхватывают под мышки сильные руки.

Она так и висела над могилой, слушая набат в висках, не в силах хоть что-то сделать.

– Вон как мать дочку свою любила, даже с того света за собой позвала.

И тогда она разозлилась!

Вырвалась из чужих объятий, даже не посмотрев, кто именно ей помог, обвела окружающих невидящим взглядом и тихо произнесла:

– Я всех вас ненавижу! Будьте вы прокляты!

Народ отступил на шаг, даже не подозревая, что слова семнадцатилетней Инги в прямом смысле заставили их сделать это.

Черная волна, вырвавшаяся сгустком из ее груди, накрыла каждого, до кого смогла дотянуться.

Кто-то начал креститься, шепча молитву, кто-то просто уставился на нее, мол, чего взять с сумасшедшей, но абсолютно каждый почувствовал – произошло непоправимое.