«Голоса — это нормально, да?» — слова бились в голове и рвались с языка. Скай судорожно сглотнул, протягивая руку сдавливая плечо друга и дергая его на себя. Ощущать под пальцами нечто твердое показалось вдруг невероятно важным, он будто плыл, захлебываясь, погружаясь в толщу воды, а Алек был единственным островком спасения. Что за бред? Скай разжал пальцы, качнулся вперед и рухнул грудью на стол, бессильно пытаясь ухватиться за руку друга, которую успел заметить до того, как мир поглотила тьма.
— Холодно, — прошептал он, приходя в себя.
Кто-то рассмеялся хриплым, лающим смехом, Скай передернулся от этого звука и открыл глаза. Над ним нависал Алек с каким-то странным, задумчивым выражением лица. В глубине его глаз пряталась тревога, но губы кривила легкая полуулыбка.
— Шампанского нам, сегодня праздник, — Алый полубезумно рассмеялся, искоса глядя на него. — Выпей со мной, лю-би…
Скай зажал ему рот ладонью и потащил на улицу. Он сам был пьян, безобразно пьян, но Алек, кажется, и вовсе невменяем. Свежий непрокуренный воздух прояснил мозги, и он закрыл лицо ладонями, запрокидывая голову. Любимый? Это он пытался сказать там? Или он опять все не так понял?
Спрашивать было страшно, молчать — невозможно.
— Аль… — он потянулся к нему, но Алый лишь оттолкнул его, смеясь, и помахал рукой подзывая дежурящих на стоянке таксистов. — Аль!
Машина подъехала за доли секунды. Алек наклонился, назвал водителю адрес и лишь после повернулся к нему, печально улыбаясь и вертя в пальцах сигарету. Пяток шагов, несколько метров — непреодолимое расстояние. Что он пытался сказать, там, парой минут назад?
— Скай, у тебя не будет зажигалки? — его голос прозвучал настолько жалобно, что Скай не выдержал, рассмеялся.
— Сакральная фраза всей нашей жизни.
Он преодолел эти метры за доли секунды и протянул Алеку трепещущий огонек, прикрывая его ладонью. Друг улыбнулся и наклонился, прикуривая, потом выпрямился, медленно выдыхая, блаженно улыбаясь.
— Аль…
— Мне единственный поцелуй — прикурить от твоих сигарет, — тихо, нараспев прошептал Алый и сел в такси, не прощаясь и не глядя на него.
Наверное, надо было остановить его и что-то сказать, что-то спросить, но Скай остался стоять на тротуаре, глядя вслед удаляющейся машине.
Он, в принципе, мог бы их догнать, мог бы поехать за ними.
Страшно.
========== Глава 7 — Requiescat in pace (Да упокоится с миром) ==========
Иногда лучший способ погубить человека — это предоставить ему самому выбрать судьбу.
(Михаил Афанасьевич Булгаков, «Мастер и Маргарита»)
Что-то неуловимо изменилось в этой комнате, но он, право, не мог понять что именно. Может, рисунок трещин на потолке, может расположение стаканов. Алек налил, выпил, налил еще раз. Сон, как всегда, напоминал обезумевшую, гротескную реальность. А Скай все также изваянием сидел на кровати и тянулся к нему.
— «Я не могу», — пропел-процитировал он и печально улыбнулся. — Если бы ты тогда смог, это был бы уже не ты, Скай.
Но как же было больно. Он боялся тогда, что ничего не изменится. Боялся и надеялся на это. Он ведь был все тем же, он… любил его? Только тело, проклятое тело. Мертвое тело, чужое тело.
А он все ходит. И говорит. Почему-то.
И видит сны. Ская и вереницы мертвецов. И кровь, так много крови.
Алек улыбнулся.
— Это странное чувство, Скай, — прошептал он. — Оно всегда со мной, когда я их вспоминаю. Что-то сильнее боли и отчаяния. Что-то трепетнее надежды и веры. Я не помню их лиц, но где-то в глубине моей несуществующей души они до сих пор живы. И ждут меня.
Я не знаю, как скоро к ним приду, не знаю, что скажу, когда мы увидимся. Я не уверен, что смогу подобрать слова, что попрошу прощения у тех, перед кем виноват. Наверное, я не смогу рассказать им, что я чувствовал, как не получается у меня рассказать тебе свою жизнь.
Родился, живу, умру. Это и есть колесо судьбы, Скай, колесо фортуны. Знаешь, когда-то я верил, что этот мир и его судьбу творят люди. Что каждый наш выбор меняет мир и меняет нас, что нет неправильных и бессмысленных поступков. А теперь я не могу не думать о собственных ошибках. Скажи, что было бы, если бы я сказал «да» его матери? Что было бы, если бы не ответил на звонок Юки? Если бы выбрал панель или ломбард вместо армии? Если бы не стал одним из вас?
А главное, Скай, скажи, что было бы, если бы я умер?
А вдруг именно я оказался бы той бабочкой, взмах крыльев которой может изменить мир? — смех. — Мания величия, я знаю, в особо запущенной форме. Но я не могу об этом не думать, как не могу не помнить о них.
Когда я был ребенком, я хотел изменить мир и верил в чудеса. Когда я был подростком, я презрительно смеялся над сказками, но где-то в глубине души сладко щемило при мысли о волшебстве. Когда я вырос — я забыл, что такое надежда, Скай. Я искренне поверил, что все можно купить и продать. Я презирал людей. А потом пришла война и, как бы смешно это ни звучало, показала мне, как я был не прав.
Знаешь, Скай, уроки Алекса были той самой сказкой из моего детства, а небо — тем самым волшебством, которого мне так не хватало. А еще были вы, вы все, которым было плевать на деньги, статус и прочую мишуру. Вы, которые от души презирали тех, кто не рисковал ежедневно самим собой, кто был слабее — и защищали их. Ценой собственной жизни.
Ты не смотрел на меня, никогда не смотрел, но вылетая, каждый гребаный день, был готов отдать жизнь за всех, кто оставался в части. В том числе и за меня. За меня, за тетку-повариху необъятных размеров, за девочку-диспетчера с грустными большими глазами и мальчика-медика, плачущего над каждым раненым.
Я не мог этого понять, долго не мог. Сколько я уже был у вас технарем к тому времени, Скай? Год?
Нет, кажется, чуть больше полугода. Что-то около восьми месяцев прошло к тому времени, как расположение нашей базы таинственным образом стало известно противнику. И вместо парочки залетных разведгрупп мы получили полноценную атаку.
Помнишь крики, Скай? Помнишь грохот боя?
Нет, не помнишь, наверное. Ты был там, в небе, а я отсиживался на базе, вздрагивая от грохота разрывающихся снарядов и складывающихся, будто картонные, стен, до тех пор, пока не стало понятно, что шансов нет никаких. Вот тогда нам — всем тем, кто был просто техслужащими, медиками, да хоть поварами и уборщиками — всем нам впихнули в руки оружие. И в добровольно-принудительном порядке послали «служить и защищать». Хотя бы самих себя.
Нам было страшно, Скай. Только тихо умирать было еще страшнее, поэтому мы пошли. Ведь, в конце концов, всех нас учили обращаться с оружием, ибо война, а мы же все равно числимся в составе войск. Все мы, гипотетически, должны были уметь убивать и умирать за Родину. Только мы не умели. Мы были слишком гражданскими для этого, и нам было страшно, так страшно, Скай.
С десяток наших отбросили автоматы, как только поняли, что им придется стрелять в живых людей. Их положили там же. Еще несколько человек попытались убежать: то ли наивно полагали, что и впрямь получится, то ли им было уже все равно. Они тоже погибли. А остальные… остальным пришлось применять все свои теоретические знания на практике.
Мы стреляли и стреляли, а они все шли и шли, пока у нас не кончились патроны, да и у них, кажется, тоже, потому что они поперли чуть ли не в рукопашную. А нас оставалось что-то около двадцати, у нас были только ножи и мы очень хотели жить. Почти что стихи.
Вы успели сесть. Не знаю, было ли там твое звено, или вы тогда остались в небе, но какие-то из летных — точно успели сесть и прийти к нам. Спасать беспомощных, но забавных зверушек.
А у нас уже все равно руки были по локоть в крови.
Знаешь, оказалось, что, если человеку вгоняешь нож под ребра — кровь заливает рукоять и течет по пальцам, а если режешь глотку — бьет фонтаном и попадает на лицо. Оказалось, они кричат, Скай. От боли, от страха, от понимания, что обречены — они кричат. Кричат как дикие звери, но продолжают бросаться вперед.
