Если человек умер, его нельзя перестать любить, черт возьми. Особенно если он был лучше всех живых, понимаешь?

(Джером Дэвид Сэллинджер, «Над пропастью во ржи»)

Боль была где-то вокруг него, рядом с ним, привычная и родная. Скай улыбнулся и опустил на мраморный прямоугольник охапку темно-красных роз, распространяющих вокруг облако гнилостно-сладкого аромата. Это было красиво, который уже год. Это было отвратительно.

Это было больно.

От увернулся от руки Кирилла, от объятий Юки. От насквозь лживых и сочувствующих людей, от пронзительных голосов и застилающей взгляд алой дымкой боли. Он шел домой. Дома ждала привычная и спасительная бутылка, которая подарит час или ночь забвения – как повезет – а потом он опять и снова проснется с ее именем на устах. Алла предлагала ему снотворное, чтобы избавить от снов, а он отказывался, не в силах объяснить ей, что сны, эти проклятые сны, и были его избавлением.

В них Алек был – и боль отступала, в них была Саша – и он был почти счастлив.

К сожалению, следом за сном, наступало утро.

Столько лет. Столько долгих лет.

Он улыбнулся, наполняя стакан и опрокидывая в себя обжигающую жидкость. Рядом с пепельницей на столе красовалась сотни раз смятая и расправленная бумажка – приглашение на работу. Инструктор в академии. Он. Было бы смешно, если б не было так грустно. Чуть дальше – фото в строгой рамке, смеющиеся серые глаза, широкая улыбка. Скай выпил еще, снова налил, снова выпил. Ему бы пошло: форма, костюмы, почтение студентов – ему бы пошло, Алеку, не Скаю. Но Алек был давно и безнадежно мертв.

Скай вздохнул и затянулся, запрокидывая голову, глядя в потолок пустыми, невидящими глазами. Так жить было нельзя – по-другому невозможно. Черт. Блэк так давно звал его преподавать – почему бы и не теперь? Он опрокинул в себя очередной стакан, алый лидер улыбался с фотографии, а он видел это лицо перед глазами, как наяву. Смех, слезы, гнев, равнодушие – эмоции на нем сменяли друг друга, пока их не поглотила темнота, а стакан не выпал из бессильно повисшей руки и не покатился по полу, с глухим стуком перебирая гранями.

Вокруг была тьма. Он был тьма. Тьма была в нем.

Который это был день? Он не знал, не помнил, когда пришедшие медики вкололи ему ту дрянь, то жидкое счастье. Он ничего не помнил – просто жил, от укола до укола. Сначала от локтя расползался жар, потом он сменялся прохладой, а потом накрывало странной расслабленной эйфорией. Как будто не было ничего, никого, а он – новорожденный – видел в пустоте и любовался неизъяснимо прекрасным сиянием звезд вокруг, звезд, до которых мог дотянуться руками. Иногда к нему приходили гости – он путал реальность и свои фантазии. Он не мог даже сказать, разговаривал ли с ними, не мог сказать, кто это был.

- Здравствуй, Скай, - хрипло прошептал он в потолок, в ожидании очередной дозы, своим-чужим голосом и вздрогнул.

Но никто не приходил. Он закрыл глаза, каждой клеточкой тела чувствуя выступающий липкий пот и боль. Едва слышный голос, который он принимал за шизофрению, стал на миг четче, он смог разобрать кусок фразы: «-зация невозможна, критически…» - потом бормотание снова стало неразличимым.

Он открыл глаза и снова зажмурился. В галлюцинациях определенно появилось что-то новое: вся комната была затянута почти прозрачными пульсирующими нитями. Толще и тоньше – они окружали его со всех сторон, выходили из стен, из коробки кардиомонитора, из коробочки модема над дверью. Он приподнял палец, зацепил одну из нитей и потянул на себя – мир перед глазами взбесился, раскрасился радугой, завертелся. Он торопливо отдернул руку, насколько позволяли скобы и сжал пальцы в кулак.

Аппарат жизнеобеспечения за его головой нудно пищал. Он слышал шаги за дверью, потом она распахнулась, потом в комнату вошел Джейк. Он ждал приступа ярости, алой пелены – но не было ничего, холодная и равнодушная тьма в его душе даже не подняла голову. Он смотрел на мразь, тварь, убийцу – и ничего не чувствовал.

Впрочем, далеко ли он сам ушел?

Джейк выключил сирену и встал рядом, заглядывая ему в лицо. Из головы Кирова щенка, из шеи торчали те же самые полупрозрачные нити, они колыхались, двигались, как живые, и его передернуло. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул, отгоняя тошноту. Парень засмеялся, чем-то зашуршал.

Потом в сгиб руки вонзилась игла, и он потерялся в захлестывающих волнах привычного наслаждения.

Он был звездой.

И звезды были с ним.

Даже Скай.