— Алек… — прохрипел он, но Блэк молчал.

Он открыл глаза — Кирилл сидел там же и смотрел в пол, не двигаясь и, кажется, даже не дыша. Скай с трудом поднялся, пошатываясь, но кое-как дошел до кресла и остановился, навалившись на спинку; дерево скрипнуло, но выдержало. Алек. Что с Алеком?

Ему, наверное, было даже наплевать, что чокнутый алый лидер его чуть не убил. Он мог понять все. Он мог простить ему все. Лишь бы продолжать хоть изредка видеть эти безразличные, смеющиеся, грустные — такие разные глаза. Лишь бы он продолжал насмешливо щуриться и пусть даже строить из себя робота, что угодно. Он почти умер. Опять. В который уже раз.

И в который уже раз он просто хотел обнять его и наконец сказать, как сильно его любит, несмотря ни на что. Если мы не умрем — фраза всплыла откуда-то из глубин памяти, а потом горло свело фантомной болью, и он чуть не рассмеялся.

Мы никогда не умрем — это уже более точная формулировка для них.

— Там была могила его родителей, — все еще хрипловато произнес Скай, глядя на неподвижного Блэка, пытаясь объяснить ему все и еще чуть-чуть. — Он… просто сорвался. Кир, я, правда, думаю, он сам не ожидал…

— Он убил тебя, — тихо сказал Кирилл.

Настолько тихо, что Скай едва расслышал эти слова, но все же услышал и засмеялся, отпуская многострадальное кресло, выпрямляясь и твердо шагая к другу. Убил — это смешно даже звучало. Что надо сделать, чтобы убить их теперь, вот таких вот? Постараться придется определенно сильнее, чем бешеный Алек.

— Кир, прием. Я живой, если ты не заметил, — он положил руку ему на плечо, чуть сжимая. — Ничего со мной не случилось, ну повалялся недельку…

— Он. Убил. Тебя.

Блэк отчеканил эти три слова так, что Скай вздрогнул. Ярко вспомнился тот вечер дома у Кирилла, отчаяние, боль. Уверенность, что Алек убил того мальчишку, уверенность, что Алек доигрался. «Я его не отмажу»…

— Кир, ради Бога, если ты… — начал он, а Блэк вдруг зло рассмеялся, вскидывая голову и заглядывая ему то ли в глаза, то ли прямо в душу.

— Если я — что? Если я обидел твоего маленького ручного психопата? — голос взлетел и сорвался, Кирилл ударил ладонью по подоконнику, оставляя на нем заметную вмятину. — Ты такой же как он, Влад. Становишься таким же. Очнись, черт возьми, очнись! Что если бы ты не увел его от этой «могилы родителей»? Что если бы он набросился на тебя раньше? Что если бы он набросился не на тебя? Ты, блядь, понимаешь, что вокруг — люди? Что человеку нельзя вырвать глотку и ожидать, что через неделю он будет улыбаться и ходить? Сука…

Наверное, он был прав. В чем-то.

Скай отпустил его и вернулся к креслу, усаживаясь в него, взял чашку с еще теплым чаем, глотнул. Невозможно крепкий и невозможно сладкий вкус напомнил войну, безумие бесконечных вылетов и сладкое, острое ощущение хождения по самой грани. Ему не хватало этого ощущения, отчаянно не хватало.

А Саша, Алек… он всегда умудрялся подарить именно его.

Мы никогда не умрем. Скай улыбнулся.

— Я его увел. Никто не пострадал. Где он, Кир? Мне очень надо с ним поговорить.

Мы никогда не умрем и больше нет ничего невозможного.

— Он… — Кирилл замолчал. Потом усмехнулся, встал и махнул рукой. — Пей свой чай. Выздоравливай. Поговорим, когда придешь в себя.

— Приведи его, — попросил Скай в спину, слыша свой почти жалобный голос, а Кирилл почему-то вздрогнул и замер в дверях.

Не обернулся, но и не шел дальше. Просто стоял памятником самому себе, и Скаю почему-то вдруг стало страшно.

— Кир…

— Он очнулся, наверное, — тихий-тихий голос, на самой грани слышимости. — Увидел, что сделал с тобой. — Кирилл повернулся, глядя на него безжизненными, пустыми глазами. — Он покончил с собой, Влад. Алек мертв.

Мертв.

Зазвенела и разбилась чашка.

Мы никогда не умрем.

У его боли был алый цвет и глаза цвета пепла.

Вокруг была тьма. Он был тьма. Тьма была в нем.

Он дышал — размеренно и осторожно. Слишком глубокий вдох, слишком резкий вдох вызывали боль, и тьма окрашивалась красным.

— Осторожно, он…

Чужие голоса разрывали тьму, заставляли ее отступить, затаиться, спрятаться где-то в глубине. В эти редкие моменты он видел контуры чужих фигур, видел абрисы лиц, чувствовал прикосновения ледяного металла к голой коже. А потом мир затягивало плотной серой дымкой с красной каймой по краям. Дымка темнела, и тьма возвращалась вновь. К нему, в него.

Он дышал.

— Что с ним?

— Дышит. Зрачки не реагируют.

Он был мертв. Плотная, осязаемая тьма вокруг нежно ласкала, касалась лица, развороченной шеи, заставляя на миг ощутить металлически-соленый вкус крови. Он сглотнул и утонул во тьме. На миг, на час? Он не знал. Но когда снова осознал себя — у тьмы были голубые глаза.

— Алек!

Что-то прикоснулось к плечу. Он скосил глаза и уловил контур пальцев. Кто-то.

— Алек!

Тьма недовольно заворчала, прильнула к нему, отсекая все лишнее. «Жди, — мурлыкала тьма на ухо. — Жди и тебе воздастся».

Он ждал.

Тьма была вокруг, тьма была в нем, он был тьмой — когда лишние звуки пропали, а тело дернулось будто само собой, корежа металл и вырывая его с корнем. Он встал.

Голубые глаза тьмы посмотрели на него с мрачным удовлетворением.

Механический голос надсадно заорал где-то на краю уплывающего сознания, когда он сделал первый шаг, но он не слушал. Шел туда, где так четко видел прямоугольник абсолютной тьмы, его личный вход в бездну, где, наконец-то, не будет ни памяти, ни боли. Он шагнул туда с надеждой, но попал лишь в мрачный коридор без окон. В конце его кто-то стоял, кто-то обернулся и замер, увидев его. Фигура так похожая на человека, но порожденная кошмарами, шевельнулась, что-то сказала, протянула к нему руку.

Он метнулся навстречу смазанной тенью, почти не ощутив боли, когда комочек раскаленного металла прошил плечо. Он впечатал своего демона в стену, зарываясь руками в его плоть, умываясь черной кровью.

А потом тьма моргнула своими невозможно голубыми глазами и исчезла.

Он посмотрел на растерзанного охранника.

На свои руки, покрытые кровью и ошметками чего-то гуще, темнее, страшнее.

На стену, где брызги складывались в замысловатый узор, чем-то напоминавший ему крылья.

И рассмеялся.

Он опять и снова плыл сквозь толщу воды и не мог выплыть. Смотрел сквозь нее на небо — и небо было серым, серыми были деревья, черными — пятна мундиров почетного караула. Черной дырой — зев могилы с закрепленным на ней отполированным чудовищем, в недрах которого был навсегда заточен его единственный кошмар. Любовь. Мечта. Болезнь.

Кирилл привез ему форму и ветки, бесконечно много веток лилий — он выкинул их по дороге и купил охапку невозможно ярких алых роз. Сейчас — они казались ему пятнами свежей крови на лакированной крышке гроба. Деревянного, не металлического.

Скаю хотелось проснуться, всплыть и увидеть, как полированное дерево превращается в металл со стеклянными вставками, через которые можно увидеть — хоть на миг — искаженное мукой живое лицо. Серые глаза мешались с карими, захлебывались потоками ярко-алой крови, скрывались под водой, под хлопьями пепла.

Он слушал гимн — а слышал «возьми меня за руку», кивал и принимал соболезнования, будто деревянный болванчик, безжизненная и бесчувственная игрушка. Он кому-то отвечал, с кем-то говорил, а розы осыпались в землю и вспыхивали искрами пламени. Кирилл подходил к нему, а он уходил от Кирилла и жадно захлебывался горьким дымом с привкусом соли от слез и металла от искусанных в кровь губ.

Он вернулся на кладбище ночью и пил из горла, проливая половину за землю и захлебываясь не водкой — чувствами. Он тонул в них и не мог выплыть, не мог даже нашарить опору, иную нежели кусок черного мрамора с претенциозно-золотой надписью, бликующей в тусклом свете луны.

Он никогда не умрет.

Он никогда не забудет.

И все это — его вина.

========== Ars moriendi (Искусство умирания) ==========