Непуганый и ни черта не понимающий, вообще без опыта работы с военной техникой. Горе-программист, епт. Так что первое время меня и в части-то никто не знал, потому что не видели. Потому что я сидел либо в своей комнатке, либо в рабочем кабинете, закопавшись в бумаги, и учил, учил, учил. Пытался разобраться в том, что должен делать, хотя прекрасно понимал, что взяли-то меня больше из жалости, нежели ради реальной пользы. Но, знаешь, Скай, когда мне застрелиться хотелось от того, что я даже прочитать зачастую не мог тот код, который видел — не то, что его понять. Тогда мне вспоминалось, как я грезил небом. Семь лет в малой гражданской авиации, лицензия пилота, несмотря на то что по медицинским показаниям мне нельзя было летать, да и в армию меня бы не взяли, если бы не война. Но, бля, когда я слушал врачей?

А здесь… это были не просто самолеты, Скай, это были истребители. И я мог смотреть на них, прикасаться к ним, как к величайшей святыне. И, черт, именно я мог сделать так, чтобы они стали еще круче. О, у меня был великий стимул понять, что и как там работает! И доказать самому себе, что я не настолько безнадежен и шесть лет в универе не только штаны протирал.

Я думаю, тот генерал, который подписывал мое направление, даже не подозревал, насколько упрямой скотиной я могу быть, когда хочу что-то кому-то доказать. Ты-то знаешь, Скай, уже — знаешь.

Кстати, тогда у меня получилось. И выучил, и разобрался. И работал уже через пару месяцев наравне со всеми, кажется, именно тогда меня в первый раз притащили на вашу попойку. И мы встретились.

Каким я был, Скай? Самоуверенным и наглым чудовищем, которого Алекс взял под крыло за красивые глаза?

Кажется, ты так ответил Алому, когда он спросил?

Не красней. Я знаю. Все знаю и чуть больше, чем все.

Как минимум то, что красивых глаз у меня уже не было, вернее, хрен бы ты их разглядел под линзами и очками. Ты удивишься, но работа за теми дьявольскими машинами, что у нас в части выдавали за мониторы, нихуево портит зрение. Я удивился, по крайней мере, когда примерно через полгода был уже почти что слепой курицей. Но это были мелочи жизни, по сравнению с письмами от Юки, в которых она рассказывала мне, как у них все прекрасно.

Нет, Юки не издевалась. Она была хорошей девочкой. Она просто не знала, куда именно она пишет.

А я, если честно, до сих пор не могу понять, что Алекс во мне нашел. Мы смешно встретились, Скай. Мой напарник загремел в лазарет с переломом, оставив меня наедине с моей страстью к истребителям, и я не удержался, знаешь ли. Огляделся по сторонам и залез в кабину, ну, так, чисто посидеть, потрогать кончиками пальцев штурвал и пострадать о своей горькой доле техника. Только увлекся слегка.

А Алекс, как и всякий уважающий себя пиздец, подкрался неожиданно. Запрыгнул ко мне в кабину и спросил, кто я такой и какого хуя забыл в его машине. Знаешь, если бы я не был так счастлив в тот момент, я бы, наверное, испугался, остолбенел, не нашелся, что ответить. Или не спорол бы такую чушь.

«Я хочу в небо», — сказал я ему. Как сейчас помню.

А он усмехнулся и спросил, умею ли я с этим управляться, и кивнул на приборку. И заставил попробовать, представляешь. Бля, я был уверен, что врежусь во что-нибудь, что съеду с поля. Я был уверен, что не смогу взлететь, что упаду, что разобьюсь при посадке. Но у меня получилось все.

А Алекс, довольно улыбаясь, поведал мне, что я очень хорошо сел. И он бы, наверное, поучил меня летать, как нормального летчика, а не педика-пилота. Бля, Скай, это было предложение, от которого невозможно отказаться, и я согласился. Сказал «да», сам не веря, что через день он действительно придет меня учить, но он пришел. Мы начинали с машин попроще. Тех, где были места для вторых пилотов, тех, где он мог сидеть сначала рядом, а потом сзади, вбивая мне в голову основные построения и фигуры пилотажа.

Ох, это были сумасшедшие полгода, с вашими редкими вылетами и спокойными вечерами. С нашими уроками полетов и игры на гитаре. Лучшие в моей жизни полгода, если честно.

Мой напарник узнал про эти уроки в первую же неделю, посмотрел в хитрые глаза Алекса и махнул рукой. «Отрабатывай свое, — сказал он мне. — А в свободное время хоть сексом с ним трахайся». Алекс заржал, когда я радостно закивал в ответ на эту фразу, а я стоял и краснел, счастливый до неприличия.

Он вбил в меня основы на совесть, знаешь. Я до сих пор могу пересказать все его слова, даже если меня посреди ночи разбудят, и, нет, это не свойство моего чересчур улучшенного организма. Это его талант учителя и, может быть, мой — ученика.

Я скучаю по Алексу, Скай, безумно скучаю. В ночь, когда мы его потеряли, мне было больнее, чем за всю мою жизнь до и после. Ты знаешь, мне есть с чем сравнивать. Я скучаю по его улыбке, по его взгляду. Я скучаю по его руке у себя на плечах и хриплому грудному смеху. Иногда я просыпаюсь посреди ночи с четким ощущением того, что вот сейчас край кровати просядет под его весом и он улыбнется, проведя рукой по моим волосам. Блэк часто говорит мне, что это бред, и, не менее часто, что это была настоящая любовь. Я не знаю, Скай. Мне все-таки кажется, что я любил и люблю другого человека, но, чтобы утверждать что-то наверняка, надо знать, что это за чувство. А я не знаю.

Я только знаю, что мне не хватает его. До сих пор и навсегда.

***

— Ты не мог бы уйти?

Он вздергивает бровь, смеется.

— Ну и что я там не видел?

Она тяжело вздыхает. Раздевается. Шум воды оглушает, тепло, наконец-то тепло. Чужая рука ложится на плечо, она фыркает и брызгает ему в лицо. Он смеется.

Он трет ей спину, и она почти мурлыкает от удовольствия, когда на грани восприятия слышит какой-то звук. Оборачивается.

Голубые глаза — злые, пустые и яростные.

— Он…

— Он поймет.

— Но…

Он смеется и легонько хлопает ее по спине.

— Просто делай, мелкая. Хочешь — делай.

***

Скаю казалось, что единственной причиной, по которой врач написал этот допуск, было то, что он, наконец, начал нормально спать. Ну, как нормально. Кошмары не ушли, но изменились, он даже понять не мог — кошмары ли это. В них больше не было карих глаз, не было темных волос и крови. Только темная фигура напротив, серо-стальные глаза и голос, хриплый, безумный, страстный, до дрожи пробирающий голос. Он не запоминал слов, он не мог вспомнить ничего из услышанного. Только боль, такую острую, что, казалось, еще чуть — и он проснется в порезах или не проснется вовсе.

Но тогда, следуя за Алеком к ангару, он был почти благодарен своим изменившимся снам и их герою, подарившему ему небо. Во всех смыслах. Герой же, бешеный и равнодушный одновременно, молча довел его до входа, где их ждали Блэк и мужик в летном комбезе. Алек остановился и прикурил, усевшись на покрытие. Бездушная кукла с пустым лицом. А Скай сунул Блэку бумажку с печатью и пошел слушать летчика, который увлеченно вещал про характеристики новых машин, маневренность и прочее, прочее, прочее. Он механически поддакивал, то и дело оборачиваясь посмотреть на Алека. Они отошли настолько далеко, что модифицированное зрение не помогало — он едва мог разглядеть силуэт — но, кажется, тот по-прежнему курил.

— Вот такие они, наши ласточки, — услышав такое знакомое определение, Скай против воли улыбнулся. — Нужен летчик-испытатель, а то у нас некому.

— В смысле? — он недоуменно уставился на летчика, который почесал голову и пожал плечами.

— Ну… Летчик нужен, желательно модификант, а то подходящего компенсационного костюма не разработали еще. А у нас нет, — мужик еще раз пожал плечами, будто извиняясь.

— В смысле — нет?

Летчик недоуменно покосился на Блэка, явно не понимая, о чем его спрашивают. Впрочем, Скай и сам смотрел на друга, который тяжело вздохнул, но все же заговорил:

— Ну, давайте знакомиться. Анатолий — наш летчик, — мужик кивнул, Скай вежливо улыбнулся. — Скай — наш будущий летчик.

Анатолий хотел кивнуть еще раз, но замер на середине движения.