— Где вы собираетесь петь?

— В вашей опере. Ведь она ещё ваша? — просто ответила Кристина.

— А виконт? — осторожно спросил он.

Эрик увидел, как она подобралась, словно ожидала удара. Одним из редких приятных моментов, которые доставляло ему уродство, было ночное зрение. Продолжая отчётливо видеть, когда для всех других окружающий мир погружался во тьму, он чувствовал себя гораздо свободнее и увереннее. Темнота была его другом.

— Я… мы решили разойтись, — неуверенно пробормотала Кристина и, подумав, добавила, сама не зная зачем, — на время. Я вернулась на сцену.

Вот оно! То, чего он всегда хотел, о чём мечтал, что притягивал к себе могучим и невероятным усилием. Неужели судьба сжалилась над ним и предоставила ему возможность стать «как все», когда он потерял уже всякую надежду на это. Они не вместе. Эрик может позвать её, попытаться снова. Ведь она сама пришла, это она поцеловала его. И руки до сих пор помнят, как дрожали её плечи. Он не из тех, кто отказывается от щедрого дара, если дар сам идёт к нему в руки. Он никогда не отказывался от удовольствия, когда оно само пришло к нему. Особенно, когда оно такое жаркое, трепещущее, медленно стекающее по позвоночнику и согревающее его. И сердце сладко заныло от предвкушения такого близкого счастья. Только вот… Почему не уходит холод? И в воображении картины счастья быстро заменяются видами запустения и разрухи. Как иссушенное временем дерево, Эрик стоит на каменистой безводной пустоши, и ветер откалывает от него кусочки, которые рассыпаются даже не успев долететь до земли. Да и нужно ли это ей самой? Если бы только была возможность проникнуть в её мысли, прочитать их, понять, наконец, что же кроется в этой красивой головке.

— Не знаю, что и сказать, — послышался, приглушённый маской, голос.

Кристина удивилась, уловив в его ответе какое-то сомнение. Ночь, затопившая всё вокруг, и маска не давали возможность разглядеть собеседника, уловить настроение. Она была певицей и умела ловить малейшие изменения интонации, но видеть иногда тоже очень важно.

— Эрик, может быть, вы уже оставите свою маску в прошлом, хотя бы со мной? — высказала она робкую просьбу.

— Нет! — резко ответил он и, устыдившись этой резкости, уже мягче добавил, — я не могу, прости, Кристина.

В этот самый миг Призрак осознал, что все его мечты лишь обгорелые угольки. Он не мог позвать её с собой. Ему нечего было ей предложить. Любовь осталась вечной памятью. Она больше не была живой. Последний привет, на который его ещё могло хватить, – музыка – он собирался выполнить просьбу. И на это тоже нужны были силы.

Установилось молчание. Собственно свидание было исчерпано. Оба почему-то испытывали странную усталость.

— Пойдёмте, дорогая, я отвезу вас домой, — тихо и печально промолвил Призрак. И в её сердце толкнулась грусть. И поцелуй, и объятия и такое восхитительное признание, и птичьи трели резко отодвинулись назад, словно все они были в другой жизни. Она подала свою руку и покорно последовала за ним.

Возле экипажа он бережно прикоснулся к её плечам и снял свой плащ:

— Это я возьму, если позволите.

Усаживая в коляску, он долго и заботливо укрывал её ноги меховым пологом.

— Вы опять плачете? — укорил он, — Не грустите обо мне, Дива, если бы не вы, я не увидел бы солнца…

— А если бы не вы, меня не было бы вообще.

— Значит, мы — квиты, — и глаза его солнечно сверкнули, а рука осторожно коснулась её щеки, — я хочу, чтобы ты улыбалась. Это много?

Кристина, взглянув в ответ, невольно вздрогнула — маска больше не скрывала его лица. Когда он успел снять её и почему? Она потерялась в догадках. Изо всех сил пытаясь подавить судорожный всхлип, просто покачала головой. Эрик кивнул и, накинув капюшон, так, что в темноте его лица практически нельзя было разглядеть, взял в руки вожжи. Прежде чем залезть на козлы он обернулся, и Кристине показалось, что он улыбнулся. Это был жуткий оскал, но за кривой ломаной линией тихо сияла нежность и Кристина не могла не ответить на неё.

Ночь укрыла землю: великое и уродливое скрылось в одной тени, уравнивающей всё. Его маска осталась под большим дубом в Булонском лесу, как забытая сломанная игрушка. Её хозяин больше в ней не нуждался.

Комментарий к The Phantom. Поэма

* Пабло Неруда - поэма 16

========== Кристина. En scene ==========

Люблю тебя , не тайно — напоказ, —

Не после и не до в лучах твоих сгораю;

Навзрыд или смеясь, но я люблю сейчас,

А в прошлом — не хочу, а в будущем — не знаю.*

Он сдержал слово. Примерно через три месяца передо мной лежала готовая партитура. Земля ушла у меня из-под ног, когда, открыв обложку, я увидела на первой странице название: «Le Fantôme de lʼOpéra». Потеряв надежду прожить свою жизнь, он хотел подарить себе такую возможность хотя бы в воображении, но и самое горячее его желание не смогло справиться с правдой, которая теснилась в его сердце — и здесь его мечта, альфа и омега его жизни, его Кристина оставалась не с ним. Пожертвовав собой и здесь, он подарил ей простое земное счастье, которого был лишён сам по воле злого рока.

Спасибо тебе, мой милый Призрак, за этот подарок. Пусть я и не приняла его, величие твоего отрешения навсегда сделало меня преданной тебе. Хотя, разве можно испытывать ещё большую преданность, чем теперь?

Весь трагизм его жизни, сглаженный музыкальными фразами, вся страсть и трепет, которые он испытывал, воплощённые в нотных знаках, вся любовь его — яркий огонёк, с трудом проложивший свой путь сквозь тайные и тёмные лабиринты его души и осветивший все самые чёрные и неприглядные закоулки его сердца — великая любовь, превратившаяся в пожарище, в котором он сгорел дотла и возродился к новой уже неведомой мне жизни, обрушились на меня мощным горным потоком и едва не раздавили. Мой бедный Ангел всю жизнь бившийся головой о стены своей тюрьмы, чтобы пробиться к свету, сумел сокрушить преграды и, обратив к солнцу залитое кровью лицо, обнять его, как родственную душу. Я верю: великое светило приняло затравленного и обездоленного и позволило ему отдохнуть на тёплых ладонях.

Эта опера была не похожа на ту, которая забрала, как дань, многие годы его жизни. В «Торжествующем Дон Жуане» ликовала Смерть, и праздновал свою победу Ад. Новая музыка была гимном самой Жизни. Неудержимым ошеломляющим потоком стремился к слушателю восторг Веры и торжество лучезарной Любви, и вершилась победа над прахом и тленом. Эта музыка не терпела отпора, она тормошила, заставляла, поднимала! Она не оставляла и мига отчаянью и страху. Всего семь нотных знаков, ведомые пером гения, превратились в священный фонтан, сверкающие струи которого могли утолить жажду всего мира, утешить скорбящих и подарить надежду отчаявшимся. И я поняла — это действительно было всё. Невозможно дважды создать такую музыку — Призрак Оперы со́здал, и теперь от гения остался только голый, изъеденный временем скелет, который рассыплется, едва коснётся его палец.

Я поняла, что означает его «возможно». Когда он привёз меня к дому мадам Валериус и помог выйти из коляски, я спросила: увидимся ли мы ещё. Эрик сказал: возможно. Не мог сказать «да», для этого он был слишком правдив, и не хотел говорить «нет», потому что слишком любил меня. Надежда всегда лучше глухого отчаяния безнадёжности — так он решил.

Слёзы неудержимым потоком хлынули из моих глаз. Я долго не могла успокоиться и объяснить испуганным друзьям, в чём дело. Он сам, его любовь, его метания и надежды, страхи и ярость, даже жестокость, временами необъяснимая, пугающая, иногда похожая на отчаянье брошенного ребёнка, были только моими. Я охраняла свои сокровища, как ревнивец охраняет предмет своей любви. А потому нужно было придумать правдоподобную историю моих слёз и появления этой оперы. К счастью, рядом были друзья: мадам Жири помогла мне, Мэг поддержала меня. На моей стороне был даже Рауль, что несказанно взволновало и обрадовало меня, поскольку могло означать, что всё же он не сердится на меня сильно и, возможно, когда-нибудь сможет простить. Кроме них троих никто не знал правды.