Долгие переговоры с импресарио, разбор сложной партитуры — у Эрика никогда не было лёгких мелодий, — декорации, примерка костюмов, репетиции, всё это выматывало, требуя сил, которых на тот момент не было. В господина Риера словно вселился злой дух, и он снова и снова заставлял нас перепевать музыкальные фразы, переигрывать целые сцены, чтобы добиться идеального звучания. И я со страхом думала, как же я буду петь. Где найду я силы, чтобы передать земле небесный свет?

Эта опера поставлена сейчас в нескольких театрах Европы, но нигде премьера не проходила так, как в нашем. Мы пели в гробовой тишине. Публика сидела, не шелохнувшись за всё время спектакля. Но мы, артисты, не замечали этого. Охваченные восторгом, объединённые вдруг и внезапно возникнувшим ликованием от осознания того, что творим своими силами нечто великое, все пели самозабвенно и отзвуки голосов ещё долго гуляли под сводами уже после того, как музыкальная фраза была закончена. Когда тяжёлые складки занавеса скрыли от нас зрительный зал, мы все были в изнеможении, на всех лицах лежала печать невозможной усталости. Казалось, артисты не смогут покинуть сцену и упадут прямо тут. Но раздался гром аплодисментов, занавес был поднят и те, кто несколько мгновений назад своим талантом сотворили невообразимое чудо, получили сполна за свой взлёт и свою смерть во имя Её величества Музыки.

После спектакля в театре не было привычного шума. Зрители говорили вполголоса, покидая зрительный зал, артисты, молча, расходились по своим гримёрным, не было привычных перебранок и смеха. В своей комнате возле зеркала среди расставленных флакончиков, коробочек и пудрениц, лежавших одной неразбираемой кучей каких-то платков и шарфов, словом среди беспорядка, который обычно остаётся после спешки, таилась небольшая темная коробочка. «Вы потеряли это под дубом», — такую надпись я прочитала на открытке, которую прижимала к столу эта коробочка. Мои дрожащие пальцы ощутили тепло бархата, хитрый замок щёлкнул, и моему восхищённому взору предстала тёмная мягкая внутренность ларца, таившего в себе сокровище. В отдельных гнёздышках (каждому своё!) в ласковых пуховых объятиях лежали украшения: жемчужный браслет, подаренный мне Раулем, аккуратная брошь и обручальное кольцо, которое дал мне Эрик, а я выронила его неведомо где. Браслета я хватилась на следующий день после памятного свидания и долго жалела о потере, но не могла же я обыскивать весь Булонский лес, а где рос дуб, под которым мы стояли, я не знала, хотя если бы увидела, то узнала его наверняка.

Брошь была подлинным произведением искусства. Где Призрак умудрился отыскать её и сколько времени потратил на поиски? И насколько удивительно тонким и уверенным чувством предмета нужно было обладать, чтобы подобрать брошь к браслету, но так, чтобы они лишь изредка перекликаясь, тем не менее, составляли единый гармоничный дуэт и один без другого уже казались бедными и невзрачными. Его художественный вкус и чувство прекрасного стояли так высоко и казались настолько же недостижимыми, как и сам Эрик представлялся моему восхищённому взору стоявшим гораздо выше обычного человека, даже самого талантливого. И кольцо, дивный отлив которого побуждал во мне и горестные, и ласковые воспоминания.

Я скучала по Голосу. Первое время я томилась по нему нестерпимо, осознавая вместе с тем, что это томление было вызвано не желанием слиться в дуэте, но раствориться в могучей реке и пропасть в ней и с нею. Я помнила тот гибельный восторг, с которым внимала зову.

Боялась ли я? Да. Любила ли? Да. Осталась ли бы с ним, если бы он позвал меня, когда я с таким упорством искала встречи? Нет.

И всё же что-то не давало мне выбрать безопасный жизненный путь и выйти замуж за виконта де Шаньи. Возможно, ни о какой любви речи вовсе и не шло. Просто я не создана для замужества, а всё остальное — удачный предлог? Но я скучала по музыкальным урокам и, временами как-будто слышала отклик своего учителя:

«Мои уроки Вам больше не нужны. Ваш голос — уникальный единственный в своём роде инструмент. Инструмент, на котором играете не Вы, но Ваша душа. Этим Вы, моя дорогая, отличаетесь от многих певиц. Остальное придёт с опытом. Я помог Вам увидеть, в чём состоит красота Вашего голоса, Ваш труд сделал всё остальное. Во всяком случае, Вы теперь и сами можете услышать, где звучит фальшивая нота. Я уверен Вам не грозит «un crapaud»*.

Разыскивать Эрика я больше не решалась. Почему-то мне казалось, что чаша милостей для меня и так переполнена.

Рауля на премьере не было. Я долго не видела его совсем. Он помог с продвижением оперы, а потом исчез, словно растворился. Стороной я узнала, что он осуществил-таки свою мечту и стал капитаном исследовательского судна.

Два кольца я отдала ювелиру, сопроводив просьбой скрепить их, но не переплавив, а соединив ажурными нитями. И теперь я чувствую себя словно замужем за двумя мужчинами сразу. Ни одна мужская рука не касалась меня больше, последний поцелуй, который испытали мои губы, остался под огромным дубом в Булонском лесу, но я, вспоминая, была счастлива.

Велика была моя радость, когда спустя несколько лет Рауль объявился. Он повзрослел и возмужал. Судьба хранила его от несчастий и болезней. Фортуна была благосклонна, удостоив его по заслугам чином и наградами. Волны трёх океанов омывали борта его судна. Жаркое солнце проложило морщины возле ярких смеющихся глаз, кожа загрубела от ветра и стала напоминать кору дуба. Волосы совсем выгорели и стали бледно-русыми, но так же спадали мягкими волнами на плечи, если он не собирал их в хвостик. Спустя много лет проявилась в нём та особая мужская красота, выражающаяся в спокойной даже степенной уверенности в себе и своих мыслях и делах, которую не видно в молодости и, конечно же, её не способна была увидеть и оценить маленькая девчонка, которой я была. Любовь его не ушла, но словно отошла немного назад и воссела на трон, как ласковый наставник и строгий судия. И многое, что он делал в жизни, вершилось по её завету.

Я была очень рада видеть его. Мы много говорили. И с тех пор, когда мы оказываемся в одном городе, где идёт спектакль с моим участием, в ложе номер пять я неизменно вижу его лицо. Это меня радует. Мы обмениваемся письмами — не часто, но регулярно. Он так и не женился, отдав все силы души своей делу, о котором мечтал.

***

Несколько лет назад я получила ангажемент в Graslin Theatre в Нанте**. Корабль виконта де Шаньи стоял в порту Луары. Рауль пригласил меня в недавно открывшийся ресторан La Cigale***, расположенный неподалёку от театра. Артисты, которые работали со мной в спектакле, говорили, что там подают чудесные круассаны с кофе по-восточному. Поскольку виконт всегда был большим сладкоежкой, он непременно должен был туда заглянуть.

— Знаете, Кристина, откуда пошла форма этого десерта? — Спросил он, с удовольствием разглядывая булочку. — Говорят, что впервые пекари испекли булочки в форме полумесяца в Вене, чтобы таким образом отпраздновать победу над Османской империей в семнадцатом веке.

Рауль вообще много чего знал о всевозможных десертах и сластях. Иногда у меня складывается такое впечатление, что где бы он ни объявился, то в первую очередь идёт и узнаёт каковы в той местности рецепты праздничных блюд. Удивительно, что при такой любви к сладкому, он всё так же строен и худощав.

Мы встретились после довольно большой разлуки. Его судно пришло от берегов Южной Америки. Естественно, что разговор наш вертелся вокруг событий недавних — о моей работе, о его путешествиях. И он вдруг спросил: ставят ли сейчас оперу «Le Fantôme de lʼOpéra». Я, в свою очередь, вспомнив давние события, удивилась его отзывчивостью во время первой постановки её в Париже. Мне всегда казалось, что Рауль не любит вспоминать то время, но сейчас вопрос вырвался у меня прежде, чем я успела подумать.

— Меня попросили об этом, — став вдруг очень серьёзным, медленно сказал он.

— Кто? — несказанно удивившись, спросила я. Увидев его огорчение, хотела уже извиниться за своё любопытство, однако, он поднял руку, попросив меня подождать. Он словно что-то решал про себя. Я видела напряжённый взгляд, нахмуренный лоб и терялась в догадках. Наконец, глухо и через силу он ответил: