— Вы говорили, что любите меня, так поцелуйте же. Я сама прошу об этом, — повторила она как-то сердито, словно объясняла малому ребёнку очевидную вещь.
Эрик не знал, что и думать. Но повинуясь нетерпеливому жесту своенравной дамы, наклонился и неловко чмокнул в подставленное лицо. И попал куда-то в нос. Отшатнулся, пытаясь справиться с волнением. Руки тряслись как в лихорадке, привычный холод в крови заменился ледяной стужей, он не знал куда спрятаться.
— Не так! — воскликнула она недовольно. И резко притянув его за воротник плаща, сама припала к его губам.
Вцепившись, как клещ, яростно и остервенело терзая его губы, она доставляла невыносимые мучения ему, терпела боль сама и вместе с тем испытывала какое-то извращённое удовольствие, чувствуя, как он пытается отстраниться, вырваться и теряет силы в бесплодных попытках. Ощущение непомерной власти охватило её, когда она поняла, что Эрик никак не может оттолкнуть её. Он боялся применить силу, причинить ей боль, сопротивление ни к чему не приводило. Она наступала всё стремительнее, словно кто-то вселился в некогда робкую девушку, сделав её уверенной и развратной.
И когда у него не осталось больше выбора, он ответил.
Эрик и не подозревал, что достаточно малой искры и затухающая свеча вдруг взметнётся яростным и неудержимым пламенем. Огненная пелена застила его глаза, и он ринулся в неё, желая, наконец, сгореть и прекратить мучения, призывая смерть всем своим мутившимся рассудком. Встретившись с таким напором, Кристина не удержала свой порыв и обмякла, маленькая война закончилась, не успев начаться, и тогда поцелуй, став желанным и взаимным, погрузил их в какое-то странное, тёмное и тягучее удовольствие.
Комментарий к The Phantom. Драма
* Пабло Неруда - поэма 16
** Аделина Патти - итальянская певица второй половины 19 века. Одна из наиболее значительных и популярных оперных певиц своего времени. В её честь назван кратер Патти на Венере. (материал из Википедии)
========== The Phantom. Поэма ==========
…Я украду тебя. Твой вечерний взгляд прозрачен,
ты попала в сети моей музыки. Любовь моя!
А сети моей музыки безбрежны, как небо.
Моя душа рождается на краю твоих печальных глаз,
в твоих грустных глазах начинается царство сна.*
Погружаясь в поцелуй, как в озеро, они теряли связь с окружающим миром. Мутный и блеклый он медленно переставал быть. Установилась фантастическая тишина, в которой не было земных звуков, кроме тех, которыми отзывались их тела на прикосновения друг друга. Он сильно до боли сжимал её плечи, как-будто боялся, что она выскользнет и растворится в воздухе, она упиралась ладонями в его грудь, словно всеми силами пыталась противостоять их сближению. Их соединяли только губы — обнажённые участки, объединившие в себе все чувства, все эмоции и ощущения, какие только можно придумать. Словно два сосуда они были переполнены этой гремучей смесью, готовой взорваться при малой искре. Испуг или бегство, или ещё большая страсть, или ненависть — хотя бы на унцию больше чего-нибудь и сила, которая одновременно и притягивала и отталкивала их сейчас, разорвала бы их так, что и следа не осталось. Как оголённый провод, живой нерв, они принимали электричество из окружающего мира и делились им друг с другом, едва слабость сменяла невыносимое напряжение, сцеплявшее двоих в едином порыве.
Вдруг что-то неуловимо изменилось — Эрик словно проснулся, и ужас прошил его от макушки до пяток, когда в единый миг он осознал случившееся. Он шарахнулся в сторону, и лицо Кристины ожгла слабая, но довольно чувствительная пощёчина. Она вскрикнула не столько от боли, сколько от неожиданности, схватилась за щёку и, отшатнувшись, села на землю.
— Какая муха вас укусила? — грубо крикнула она.
Но кричать было не на кого. Молниеносно подхватив с земли маску, Эрик прыгнул за дерево, как заяц в кусты. Прижался затылком и спиной к стволу, пытаясь успокоить выскакивающее из груди сердце, затаился, как охотник, поджидающий пугливую дичь. Кристина поднялась с земли, постояла немного, да и пошла вокруг дерева на поиски…
Маска была на месте, капюшон накинут на голову, он снова завернулся в свою личину, как земля в ночь. Что творилось в его душе — смятение или ужас переполняли его, или он чувствовал неизмеримое счастье — понять было совершенно невозможно. Совсем недавно этот человек добивался её с яростью и невиданным упорством, готовый на многие безумства, а теперь — стоял молчаливый, прямой и неподвижный, как каменное изваяние.
Кристина, наверно, отвернулась бы и пошла, заплакав, куда глаза глядят, придавленная осознанием своего недавнего сумасбродства, если бы, приглядевшись, совершенно случайно не увидела, как едва заметно дрожат его плечи. Даже не увидела, а угадала. Тогда она подошла и встала рядом. Так они и стояли. А время всё капало минутами, становилось всё темнее. В небесных полях зажигались звёзды, но земле не суждено было их увидеть — сегодня небо было скрыто серым пуховым покрывалом.
— То, что у меня нет лица, не означает того, что у меня нет всего остального, — внезапно резко сказал Эрик и снова замолчал.
Кристина кивнула сама себе, пробормотав что-то невразумительное, словно эти слова что-то ей объясняли. Хотя именно они и объясняли тому, кто знал, что значат такие объяснения.
Иногда во время особенно нежных и чувственных поцелуев у Рауля пересыхало горло, и ему срочно нужно было выпить. Кристину это удивляло, поскольку с ней такого не случалось. Несмотря на то, что она, как и большинство оперных хористок, была в центре интересов молодых людей, её сердце оставалась невинным. Нет, она, конечно, знала что-то … в общих чертах. Но ей не приходило в голову, что желание может вызывать и она, и не только поцелуем. Эта наивность и охраняла её до поры до времени. Ведь никто не станет заигрывать с девушкой, которая заигрываний не понимает, а если понимает, то стремится скорее убежать.
Сейчас недавнее приподнятое настроение сменилось смущением и подавленностью. Она гнала от себя мысль о своём порыве, теперь в полной мере осознавая, как выглядел её поступок и что можно было подумать о ней. Она оробела и замёрзла. Зябко кутаясь в плащ, боялась подойти, нарушить установившееся гнетущее молчание, даже просто поднять глаза от земли.
Но Эрик и не думал обвинять её в чем-то, его молчание объяснялось просто — он пытался справиться с собой, как и его соперник в схожих обстоятельствах. Только здесь не было вина, которое, возможно, помогло бы.
Погружённая в тоскливые мысли, Кристина вздрогнула, почувствовав вдруг, как плащ укутывает её с ног до головы — Эрику хотелось вновь прикоснуться к ней, и он нашёл способ. Хотя бы к плечам. Остановившись за спиной, он с робким восхищением рассматривал её профиль. И каким бы ужасным не казался её недавний порыв, Эрик хотел его повторения. Но немного в другой форме.
И она услышала густой тёмный глубокий мужской голос, который говорил с ней. Он снова покорял её своей мягкостью — всё было совсем как раньше. Глаза закрылись сами — так легче было чувствовать. Голос не только ласкал слух, он словно теплый бриз касался лица, ерошил волосы. Минуя разум, голос играл на струнах сердца так же легко и свободно, как играет искусный музыкант на знакомом инструменте, вызывая дрожь и необоримое желание. И такая сила обольщения крылась в этом голосе, что достаточно было малого прикосновения, даже только намёка и непоправимое произошло бы, и не вызвало сожалений после. Но сила эта была неосознанная и ненамеренная. Эрик снова протягивал на ладони своё сердце и не задумывался о том, как он это делает.
— Я люблю вас, Кристина. Я хочу обнимать вас, целовать ваши губы, ваши глаза, волосы, руки. Я бы многое отдал за возможность почувствовать, какая гладкая и нежная у вас кожа. Когда-то я мечтал проводить с вами всё своё время, смотреть на вас, следить за движением ваших рук, видеть, как вы склоняете голову над нотами или какой-нибудь работой, слушать вас, ваш голос, чтобы вы пели для меня, говорили со мной о чём угодно, хоть о самом ничтожном. Даже если бы вы просто сидели рядом, это всё равно было бы для меня величайшим счастьем. Я хочу ласкать ваше тело и не могу себе этого позволить. О, Кристина, вы единственная женщина, которая так затянула пружину моих чувств и эмоций, что соскочив с запора, она практически убила меня. Я ощущаю себя деревом, в которое попала молния… Вы думаете это не достаточное оправдание моей грубости?
