И Эрик не спешил ей на помощь.
С первого взгляда в нём не произошло никаких перемен. Он был так же высок и строен. Привычный плащ до земли полностью скрывал фигуру и маскировал движения. В обманчивой глубине капюшона смутно белела маска. Сквозь её прорези сверкали жёлтые, совершенно кошачьи, глаза. Но вот они притушили свой блеск, словно яркий фонарь накрыли темным платком. Взгляд его скользнул по её лицу и направился в небо — серое, утонувшее в пелене облаков.
Наступала осень. Ночами шли дожди, а утром становилось знобко и часто лужи бывали замёрзшими. В последнее время он немного изменил свои привычки и выходил на прогулку не поздно вечером и ночью, а ранним-ранним утром, когда едва брезжил мутный рассвет и туман клоками повисал на крышах домов. Было холодно, но ему не привыкать. Он обнаружил, что и в это время его никто не увидит.Было очень волнительно и приятно наблюдать постепенно наступающее утро.
Дитя ночи давным-давно забывшее, что такое солнечный свет, вдруг полюбило раннее утро. Холодный и мутный, но это был всё-таки свет. Свеча, зажжённая в его душе, тлела и чадила. Он пытался спасти огарок, продлить жизнь слабому едва живому огоньку. Потеряв надежду, он все равно чего-то ждал. Умирая, призывая смерть всем своим усталым и истерзанным сердцем, он боялся уйти раньше, чем случится что-то… Он не знал что, но всё равно ждал, со старческим упрямством заставляя себя каждое утро вставать и идти, чтобы встретить новый день и вновь испытать разочарование. С каждым днём он проходил всё меньше и меньше и однажды, вероятно, совсем не вышел бы, если бы вчера днём его не отыскал Перс.
Услышав, что Кристина просит его о встрече, он в первую минуту хотел отказаться. Его сердце сгорело шесть месяцев назад, когда он сам отпустил её, и она ушла с тем, кого выбрала. Он смотрел ей в след, чувствуя, как в страшном негасимом огне корчится его душа, как сердце бьется и стонет в грудной клетке, охваченной пламенем, как оно пытается выскочить, покинуть ставшую ненужной невыносимо тяжёлую оболочку. Он чуть не опоздал скрыться от наводнивших подвалы жандармов, но это было лишь проявление инстинкта, а не желания. Желание жить он потерял, едва пещерный сумрак скрыл от него тонкую девичью фигурку.
Жандармы тогда никого не нашли — он не даром слыл искусником по части изобретений, «мастером люков». Маленькая султанша могла бы подтвердить это, цыгане из бродячего цирка могли бы много чего поведать, но ни с кем из них французские жандармы не были знакомы. Они не испытывали ненависти, только недовольство от того, что приходилось поздним вечером лезть и обыскивать какие-то подвалы в поисках то ли вора, то ли сбежавшего артиста, то ли ещё неведомо кого. Они просто пытались делать свою работу и делали это не очень тщательно. И его убежище осталось нераскрытым.
Он думал, что она далеко, что поезд «северного направления» сделал своё дело и доставил возлюбленных в край мечты, где она, наконец, перестанет бояться и мысли о «монстре» больше не будут беспокоить её.
Кристина любила, Эрик убедился в этом сам, заставив их поцеловаться перед собой. Он хладнокровно препарировал себя, чтобы не оставить в себе никаких иллюзий. Невероятным усилием воли он заставил себя досмотреть представление, в котором сам был автором и режиссёром, чтобы окончательно поставить крест на своих мечтах (или, может быть, вбить осиновый кол в них?). Он думал, что Кристина уже давно обладательница заветного обручального кольца, и старался гнать от себя мысли об этом.
И вот она здесь. Стоит и смотрит пристально, изучающе. Её взгляд огненной плетью проходит по его телу и Эрику хочется сжаться, чтобы стать поменьше, втянуть голову в плечи, чтобы она скорее отвернулась и, наконец, сказала — зачем он был ей нужен. Руки её скрывали перчатки, потому он не знал, красуется ли обручальное кольцо у неё на пальце, и терялся в догадках. Почему она молчит?
— Эрик! — внезапно окликнула она его так, словно он находился на другом краю земли. — Эрик, снимите маску, я хочу видеть Ваше лицо!
Эти слова ошеломили его. Меньше всего он хотел сейчас обнажать перед ней своё уродство. Зачем ей это нужно? Как-будто ей не хватило того, что уже сделано, словно мало того, что он и так уже фактически мёртв. Глухая обида вытянулась колючим кактусом и заставила его едва заметно сгорбиться. На её голос он не оглянулся, словно и не слышал.
— Эрик! — в голосе Кристины появились те пленительные ноты, которым он сам её обучил и сам не мог противостоять так же, как и она, когда таким тоном заговаривал он. Хрустальные переливы вызывали сладкую истому, сопротивление пропадало само собой:
— Эрик, Вы забыли, я уже видела Ваше лицо. Я хочу говорить с живым человеком, а не бездушной маской.
— Вы лучше других знаете, что я — не живой человек, — глухо ответил он. Молчать было попросту невозможно, да он и не хотел молчать.
Однако Кристина умела быть настойчивой, и у неё была власть над ним, всё ещё была. Она шагнула ближе и осторожно дотронулась до его плеча:
— Эрик, пожалуйста!
В глубине её глаз сияли звёзды. Однажды, спустившись с неба, вслед за знаниями, которые он ей дал, следом за музыкой, которую он ей подарил, звёзды поселились в её душе и осветили её взгляд, сделали его глубже и таинственней. И сейчас она смотрела своими глазами-звёздами, и Эрик понимал, что ещё не всё в нём умерло. Что следом за её голосом и глазами он невольно замечает лицо такое же нежное и свежее, как и раньше, словно никакие горести никогда не ложились страдальческими морщинами на него, никогда облака печали или тучи страданий не покрывали его ливнем слёз. Плащ почти не скрывает пленительную грациозную фигурку, лёгкую и воздушную, как летнее облако.
Кристина всегда была красива и оставалась такой. А он всё ещё дорожил ею, и гораздо сильнее, чем думал.
Эрик помедлил и осторожно снял капюшон, снова помедлил, словно это промедление могло отменить её просьбу или как-то иначе помочь ему избежать пытки, и так же тихо и осторожно снял маску. Восковая личина, выскользнув из внезапно ослабевших рук, приземлилась возле ног.
Кристина смотрела, не отворачиваясь, спокойная и отрешённая, словно богиня. И ему казалось, что под её взглядом на бледной пергаментной коже его лица появляются новые язвы и коросты.
Он был ужасен — память её не подвела. Но теперь ей почему-то не хотелось отвернуться, правда и рассматривать — тоже. Но ужас уже не мутил её разум, как раньше. Яйцевидная безволосая голова, покрытая сухой потрескавшейся слоившейся кожей, слезающей как шкура с гнилого плода. Лицо — обтянутый бледный череп без бровей, с осевшим носом, глаза, закрыть которые не могли веки без ресниц. Вместо глаз не было чёрных провалов, как ей казалось раньше.Просто глаза были такие крошечные, и кожа вокруг них покрыта страшными тенями, словно он специально раскрасил её чёрной краской. Рот не безгубый, просто губы настолько тонкие и короткие, что кое-как натягиваются на челюсть, как слишком маленький чулок на очень толстую ногу. Они всё время сползают, обнажая ровные белые зубы, от чего на лице его то и дело мелькает зловещий смертельный оскал.
Эрик стоял, боясь взглянуть на неё и по мере того, как взгляд её скользил по его лицу, он всё ниже и ниже опускал голову. Сжимался и горбился, словно стоял обнажённым на ледяном ветру и уже не раз пожалел, что поддался на её просьбу, но сделать ничего не мог. Словно вся сила и решительность вдруг утекли куда-то, оставив его слабым и беспомощным младенцем на потеху толпе. Прикосновение Кристины к его щеке, бережное и мягкое, поразило как укол в сердце — он отшатнулся. Эрик боялся посмотреть на неё, страшился увидеть ужас и жалел о том, что пришёл. Это свидание уже отняло слишком много сил. Да и чем оно могло закончиться? Ещё одним разочарованием и только.
Эрик наклонился, чтобы поднять маску, но её рука, рука в перчатке, остановила его на полпути.
— Поцелуйте меня, — попросила Кристина.
— Что? — Эрик так изумился, что забыл все свои прежние страхи и взглянул ей прямо в глаза. Она не отвела взгляда, не отшатнулась, не убрала руку с его плеча и губы её слегка приоткрылись, словно приглашая. Насколько желанна была бы такая просьба полгода назад, и нет слов, чтобы передать весь ужас, который испытал он теперь, едва осознал, чего она хочет. Окаменев, он не мог оторвать взгляда от её лица, чувствуя себя неспособным проникнуть в тайны, таившиеся за этим милым детским обликом.
