Перед хором вышли двое мужчин и две женщины, и глубокий бас наполнил амфитеатр:
– О фройде!
– Что это? – испугалась Эльза, схватив руку сына, – Он сказал то самое… страшное – «фройнде» – друг.
– Нет, – улыбнулся сын, – это «фройде» – радость.
– Нет-нет, – потрясенно бормотала она, – это они! Они везде! – и согнувшись в три погибели, двинулась между рядами к выходу.
– Эльза! – оба пытались остановить ее.
Тут грянула «Ода к радости»:
Freude, schoner Gotterfunken,
Tochter aus Elysium!
Wir betreten feuertrunken,
Himmlische, Dein Heiligtum…
А Эльза бежала, припадая к земле, когда над ее головой скользил прожектор с главной тюремной вышки, кралась вдоль складов, где хранились обувь и одежда заключенных.
Seid umschlungen, Milionen! – призывал хор.
– А, вот оно – «Обнимитесь, миллионы!» – дрожа, шептала Эльза. – Для чего? Чтобы легче было нас истязать?
Diesen Kus der ganzen Welt!
Bruder, uberm Sternenzeit,
Muse ein lieber Vater Wohnen!
Потом, ища спасения от громких криков, она зарылась в какие-то высокие кусты, но и здесь ее нашла страшная плетка коменданта Коха…
– Мама, мама! – Леон беспомощно склонился над ней, а Илья, вырвав ее содрогающееся тело из колючих ветвей, кинулся к машине «скорой помощи», стоящей поодаль, к человеку в белом халате, который стал массировать ее слабеющее сердце, затем, выругавшись по-русски, впрыснул Эльзе какую-то жидкость, отчего она вздрогнула и судорожно вздохнула.
– Вы вовремя, – сквозь зубы сказал санитар, – еще минута и…
– Мамочка! – подбежал потрясенный Леон.
Веки Эльзы дрогнули, и мир вокруг показался ей странным.
– Это я, – напомнил он сдавленным голосом.
– Да, – прошептали её измученные губы. – А как… симфония?
– Отлично, хотя я не дослушал ее до конца. Но и Бетховен не слышал Девятую. Он дирижировал, глядя на руки своего помощника. А когда все окончилось, стоял, усталый и погруженный в свою глухоту. Тогда одна из солисток повернула его лицом к публике, которая неистовствовала, аплодируя и ликуя. И Бетховен лишился чувств…
Эльза тронула его ладонь холодной рукой:
– Музыка… – весь твой мир.
– Нет, нет! – чуть не закричал Леон, унимая слезы. – Ты тоже в этом мире! – и у него вырвалось отчаянное. – Мама, не оставляй меня!
Какое-то острое воспоминание заставило ее улыбнуться:
– Ты… такой рыжий… как тебе отказать?.. – и обласкала его взглядом голубых лорелейных глаз.
Рина
Рано утром звонили родители, поздравляли, сообщили, что с тель-авивским театром «Гешер» ничего не вышло, поэтому денег нет, и они не смогут приехать на ее день рождения. Рина не очень огорчилась, ей не хотелось ничего затевать. Она и друзьям ничего не сказала о страшной дате – своем двадцатипятилетии, но по внезапному настойчивому стуку в дверь пришлось признать, что это секрет Полишинеля.
Она поразилась:
– Сарит!
– Я! – засмеялась гостья и протянула букет астр. – Ад меа вэ эсрим!
– Господи! – не слишком искренно удивилась Рина. – Я и забыла совсем.
– А мы не забыли! – засмеялась Сарит, показав на крохотного мальчика в коляске. – Правда, Таль?
– Зе! – подтвердил тот почти бежжубым ртом.
– Так он реагирует на все новое, – объяснила мать.
Рина взмолилась:
– Дай мне его подержать! Чудный, чудный! Глаза светлые как серебро.
– Скоро явится еще кое-кто из ансамбля! – продолжала ошеломлять ее гостья.
– Что ты! – испугалась та. – Чем же я буду всех угощать? У меня в доме ничего нет!
– Ну, насчет еды не волнуйся. Никто не придет с пустыми руками. Вот пример, – она вынула из-под коляски большую миску с салатом.
– Ах ты, умница! – обняла ее Рина. – Остаётся проблема: тут не совсем удобно.
– Не то слово! – лукаво вставила подруга. – Сплошные матрасы и одеяла на стенах! Ты что, спишь вертикально?
Рина смутилась:
– Это от грохота самолетов… – и вдруг сказала задумчиво. – Идея! Что, если мы устроимся в сквере? Пойдем, покажу!
Они вышли через заднюю дверь, и с другой стороны был зеленый садик, окружавший старый платан.
– Зе! – обрадовался малыш, тыкая пальчиком в деревянные фигурки детей на толстых ветвях. – Иоси!.. Мули!.. Дуби!..
– Они напоминают ему его соседских друзей, – пояснила Сарит. – А кто они на самом деле?
– Сквер посвящен Наоми Шемер, а о детях она пишет в своих стихах.
Тут из маленькой избушки на вершине дерева стал спускаться плотный человек в синем комбинезоне.
Рина была разочарована:
– А мы собирались устроить здесь небольшой пикник!
– Ничего, – сказал тот, разглаживая пышные светлые усы. – Я починить кое-что… Если непорядок, всегда зовут Мокеича.
– А вам нетрудно подниматься наверх?
Ему стало смешно:
– Сибиряки мы. Сосна там – до неба!
Его заглушил звук резко остановившейся машины, из окна которой раздался знакомый голос:
– Рина!
– Илья! – удивилась она. – И ты тут?
– Меня послали в аэропорт, чтобы исправить старую мозаику. И вот решил навестить тебя. Не прогонишь?
– Нет, что ты! Добро пожаловать!
Вместе с Ильей из старенького Фиата вышел, улыбаясь, ярко-рыжий молодой человек.
– А это Леон! Я встретил его там же – он только что вернулся из гастролей. Это тот, кто пригласил меня на концерт Бетховена.
– Да, да, помню, – странно запинаясь, ответила Рина. – А как здоровье вашей мамы?
– Неплохо! – Леон тоже говорил, чуть ли не заикаясь. – В сущности, тогда, в Кейсарии Илья спас ее.
– Что же, – наконец, улыбнулась Рина, – это в его характере.
– Вот как!
Они старались не смотреть друг на друга.
Илью осенило:
– Слушайте, а вы раньше не были знакомы?
– Давно, – пробормотала она.
– Давно, – эхом повторил он.
Рина снова вернулась к своей проблеме:
– Чем же я буду кормить всех? У меня ведь сегодня день рождения…
– Что ты говоришь! Поздравляем, поздравляем! Но мы с пустыми руками.
Леон вспомнил:
– Я по дороге видел открытый киоск!
– Да! – подхватила та. – Здесь недалеко. Пойдем, покажу, – и оба, как-то забыв о существовании Ильи и Сарит, убаюкивающей ребенка, исчезли за углом.
Внезапно Рина сказала:
– Так это ты, Рыжик? Куда же ты исчез? Я ведь из-за тебя провалила выпускные экзамены.
– Прости! – промямлил он. – Мой дед в Германии тяжело заболел. Мама решила поехать туда, а я должен был сопровождать ее… потому что отец всегда занят…
Рина как-то странно глянула на него, и он осекся.
Они остановилась возле киоска с надписью «Пицца»:
– А помнишь, – глухо проговорил Леон, – мы были неразлучны. Друзья говорили, что каждый из нас дополняет друг друга… Как эти двое, – он показал на их отражение в темном стекле витрины, где горячая медь его волос оживляла ее бледно-холодное лицо…
Им открыл улыбающийся продавец, который нагрузил их пиццей разных сортов, и к ним Леон добавил шампанское, не французское, конечно, а из криковских подвалов Молдовы…
На обратном пути они неловко молчали, и уже у сквера Рина сказала:
– Я хочу также пригласить моего соседа напротив. Он всегда сидит на веранде, очень грустный, а ведь это известный стендапист Мошон – Смешон!
Тот, немолодой и лысый, долго отнекивался, прежде чем согласиться…
– Пицца, пицца! – были встречены они голодными криками гостей, к которым за это время присоединились Цвика, принесший шашлыки в еще горячей сковороде, и сестры Коэн с великолепным тортом.
– Ну, – провозгласил Илья, – теперь можно выпить за здоровье хозяйки, если Леон откроет свою бутылку!
– Выпейте и вы с нами! – предложила Рина усатому Мокеичу.