– Ничего существенного, – грустно заявил он. – Но есть идея… Можно предположить, что портрет Береники – только часть широкого орнамента, который начинается у моря, где уже раскопано многое, и идет сюда. Там, в Кейсарии, вокруг известной всем мозаики могут сохраняться осколки, нужные нам.

– Ты гений! – обрадовался Шломо.

– Но гений ничего не может сделать без простых смертных. Мне нужен Мусса.

Шломо крикнул в окно:

– Абуя!

Араб, обычно проворный и отзывчивый, не откликался. Покрыв голову куфиёй и стоя на коленях, он отбивал поклоны своему истинному хозяину.

Потом его тощая фигура возникла на пороге:

– Звали?

– Послушай, – обратился к нему Илья, – ты когда-то работал на раскопках в Кейсарии?

Тот, как всегда, сиял улыбкой:

– Верно.

– Остались ли у тебя знакомые?

– Может быть.

– Понимаешь, нужно попытаться принести оттуда осколки мозаики, если они есть. Мне особенно нужны кусочки перламутра. Ты знаешь, что это такое?

Мусса кивнул.

– Иначе я не смогу исправить глаза… – он переглянулся со Шломо, не уверенный, стоит ли пока открывать имя царицы. Но их бесхитростный собеседник, не понимая этих ашкеназийских сомнений, добавил:

– Вареники!

Всех троих белых охватил смех:

– Да, да!

Араб колебался:

– А меня не схватят охранники?

– Ты израильский гражданин, – настаивал Шломо, – зачем им тебя хватать? К тому же, нам требуется совсем немного, и за это немногое я хорошо заплачу.

Выпуклые оливковые глаза Муссы выражали неуверенность. Потом все-таки сказал:

– Иншалла!

И исчез.

– А я бы и впрямь не отказалась от пары жирных вареников в сметане, – мечтательно протянула Рина.

– Намек понят, – откликнулся хозяин.

Он провел гостей в широкую, сияющую белизной кухню, открыл холодильник.

– Жена с дочерью уехала к родным в Цфат и, надеюсь, позаботилась о том, чтобы я пока не умер с голоду.

На столе появился румяный пышный пирог с грибами и алыми брызгами граната, икра, копченый лосось и кофе в изящной банке, тонкий аромат которого располагал к дружеской беседе.

– Видно, что вы не аскет, – заметила Рина.

Шломо улыбался:

– Что же, я еврей, и ничто еврейское мне не чуждо.

– А Тора не осуждает чревоугодие?

– Я принадлежу к той части верующих, которые не чуждаются всевозможных мирских благ.

– Смотрите телевизор?

– Да. И часто убеждаюсь, что светские ученые ломятся в дверь, открытую нами давно. Например, вчера был фильм о знаменитом Стивене Хокинге, всю жизнь искавшего единую формулу для всего сущего. Но не нашел. А верующие давно поняли, что это такое.

– И что? – поинтересовался Илья.

– Бог! – Шломо победно смотрел на своих гостей, как учитель на неразумных учеников. – Разве есть нечто другое, в чем сходятся все человеческие устремления?

Те молчали.

– Впрочем, были атеисты, хотя и немногие, которые понимали это.

– И кто именно? – спросил Илья.

– Не буду говорить о прошлых веках, а в наше время – Черчилль, Фейхтвангер.

– Кстати, – сказал Илья, – я знаю, что у вас большая библиотека. А есть ли там «Иудейская война?» Хочется вспомнить, как писатель говорит о Беренике.

– Я тоже хочу узнать это, – поддержала его Рина.

– Не могу сказать точно, вся вилла – дом, скульптуры, картины – досталась мне оптом от прежнего владельца, бывшего москвича, который спешил продать свое имущество, наверное, скрываясь от налогов. А книг здесь много, и большинство, как я понимаю, на русском. Как у вас с этим языком?

– Я – москвич!

– А я родилась в Кишиневе и ходила там в русскую школу.

Тут заиграл айфон. Шломо махнул гостям:

– Библиотека налево, за гостиной.

Они прошли через зал, где важно стояли шкафы и диваны из красного дерева.

– Ах! – воскликнула Рина, присев у изящного столика, который, казалось, еле держался на тонких, гнутых ножках. Примеривая на себя какие-то блестящие безделушки, она рассматривала свое лицо в туманном овале зеркала.

– Нас учили презирать всех этих богачей, аристократов, королей. Но это обман! Теперь, увидев подлинную Беренику, я поняла, что она принадлежала к особой породе людей. Эта насмешка в ее взгляде, надменно сжатые губы – не маска, это ее сущность. А изящный изгиб шеи – вот чего мне не достает в своем появлении перед публикой.

Рина стала нагибать голову так и сяк, и голос её был полон горечи и досады, когда она признала:

– Нет, я плебейка!

– Пойдем! – Илья нетерпеливо потянул ее в библиотеку. – Узнаем, кем была на самом деле твоя царица.

Он проводил пальцами по длинным рядам книг:

– Так-так… Тут действительно почти все на русском. А вот и наш дорогой Фейхтвангер. Ну, садись и слушай.

Он полистал несколько страниц:

«…Тит любовался портретом Береники. Жутко живой, как и все работы Фабулла, стоит он в его кабинете. Часто смотрит он в удлиненные, золотисто-карие глаза этой женщины. А живая Береника была мягка, не упрекала ни в чем, в ней сквозило что-то девичье. Тит рассказывал ей непринужденно обо всем. Властным и все же нежным движением обхватил он Беренику обеими руками. Она скользнула в его объятия, а он не договорил начатой фразы, и они опустились на ложе…»

Тут вошел Шломо:

– Мусса вернулся. Он встретил двух своих бывших приятелей, те обещали порыться в раскопках и принести, если найдут что-нибудь.

– Будем ждать, – сказал Илья.

– Да. А вы, друзья, можете пока здесь отдохнуть.

– Спасибо, – кивнула Рина, и когда тот вышел, попросила Илью читать дальше.

«…Береника долго лежала неподвижно, закрыв глаза, улыбаясь. Тит прижимал к ее груди свое широкое, крестьянское лицо, ставшее теперь свежим и юношеским, зарывался в ее тело.

– Я знаю, – говорил он, смягчая свой суровый голос командующего, – ты приехала не из-за меня, но я хочу верить, что это так. Сладостная, великолепная, любимая, ты, вероятно, приехала из-за своего храма. Благословен будь твой храм, раз ты приехала из-за него. Ты должна взойти по его ступеням своей походкой, которая наполняет меня блаженством, а за тобой должен выситься твой храм.

Береника впивала его слова, как вино. Затем произнесла тихо:

– Муж, воин, дитя, Яники…»

Рина сказала дрожащим голосом:

– Вот какие слова говорили когда-то влюбленные…

Потом они смотрели по телевизору фильм, полный выстрелов и криков, и не сразу услышали шум, идущий из окна. Оба выбежали в сад и направились к высоким соснам, за которыми мерцал огонек и слышалось странное жужжание.

– Что это может быть? – встревожено спрашивала Рина, и с верхнего этажа сонный голос хозяина вторил:

– Что случилось?

Не дождавшись ответа, Шломо спустился к главному входу и, ошарашенный, увидел, что ворота открыты, а Мусса лежит на земле, связанный и, похоже, избитый. И все же тот нашел в себе силы прохрипеть:

– Босс, включите сирену!..

Еще ничего не понимая, хозяин шарил по металлическому щитку:

– Где это?

– Русский знает, – пробормотал Мусса, но Илья был уже в другом конце аллеи, с трудом поспевая за Риной, чья тонкая фигура внезапно исчезла в обрыве, и когда он остановился у его края, перед ним возникла фантастическая картина: там, в глубине фонарь освещал двух черных людей, один из которых душил Рину мощными ладонями, другой отделял чем-то острым римскую мозаику от стены.

– Прекратите! – закричал Илья и прыгнул сверху на душителя. Второй, низкорослый, кинулся к нему, сдавил голову, рванув косичку с такой силой, словно снимал скальп. Тут воздух разорвал дикий вой сирены, и оба грабителя пропали в сумраке ночи, оставив Рину в руках Ильи. И вдруг нарушенная мозаика стала сама ломаться и падать, а потрясенной Рине казалось, что ее лоб, щеки и шею покрывают цветные осколки прекрасного надменного лица…

Потом над ней склонился полицейский:

– Как ваше имя, милая?

Она, еще не совсем очнувшись, прошептала первое, что возникло в ее затуманенном мозгу: