Живя почти рядом, Илья старался обходить фонтан на площади Дизенгоф, который раздражал его своей несуразностью, примитивностью, а цветные вертикальные полосы вокруг свидетельствовали о жалкой фантазии архитектора.

И когда прошел слух, что все здесь будут менять, он решил сам убедиться в этом.

Однако фонтан был на месте. Его, очевидно, и не думали разбирать, а просто решили приукрасить какой-то статуей – хрупкой девушкой, одиноко маячившей на фоне сверкающих водяных струй.

Он повернул назад, но его удивило, что тут собирается публика и, приблизившись, понял почему. Что-то в этой статуе было необычно. Стоя на какой-то тумбе, она казалась созданой из странного материала, среднего между живым телом и мрамором – белое лицо в овале золотистых волос, острые юные груди и стройные ноги, одна из которых застыла в воздухе.

Может быть, перед ними образец – как называют новую науку – бионики?

Минуту-другую люди ждали чего-то, может быть, вспоминая, как в прежние романтические времена мрамор превращался в горячую плоть, но то было давно, а в наш век житейской прозы и прозака это случиться не может.

Тут Илья увидел на земле маленькую женскую сумочку в виде бархатного тигренка и понял все.

Внезапно с моря раздалось легкое жужжание и появился вертолет, как бы направлявшийся к статуе. Подозрение Ильи подтвердилось, потому что девушка покачнулась и упала бы, если бы он не успел подхватить ее на руки.

Растерянно поблагодарив, девушка кланялась публике, которая снисходительно хлопала и бросала ей звонкий эквивалент своей благодарности. И кто-то, очевидно знакомый, крикнул:

– Браво, Рина!

Наконец, смущенно подняв своего тигренка, она направилась к киоску, попросила колу. Пальцы ее теребили застежку на сумочке, но та застряла, и это дало Илье возможность протянуть продавцу свои двадцать шекелей. Только теперь она взглянула на него и пробормотала:

– Спасибо!

Они присели за столик.

– Меня зовут Илья! – представился он.

– Серьезное имя, – кивнула девушка, – но, извините, ваша прическа не очень подходит к нему.

Илья рассеянно пригладил темную косичку, которой кончались его волосы:

– Это было модно у нас в институте, и я тоже не устоял.

Потом сказал:

– Хочу спросить вас кое о чем.

– Что ж, за свои деньги вы имеете право задавать любые вопросы. Кстати, сколько я вам должна?

Тот усмехнулся:

– Это мы, ваши зрители, в долгу перед вами за оригинальное представление. Вы так зарабатываете на жизнь?

– Я раньше училась в Университете, – объяснила Рина, – но потом бросила и теперь работаю в танцевальном ансамбле, хотя получаю гроши. Вот и приходится проявлять инициативу на стороне.

Вечерело. Вдали, в окнах высоких гостиниц медленно тускнело отражение заходящего солнца. Рина поёжилась:

– Становится прохладно. Вы не спешите домой?

– Нет, я живу недалеко отсюда.

Сидящий радом парень громко засмеялся чему-то, и Рине это не понравилось:

– Здесь слишком шумно. Может быть… пойдем в более тихое место?..

Илье показалось, что губы ее вспухли, прежде чем произнести:

– Например, к вам?..

Его будто ударило током. «Ах, вот оно что!» – мелькнула циничная мысль. Он не был опытен в таких делах, а ее наигранная – или явная – беспомощность отталкивала и привлекала.

Он поднялся:

– Пойдемте!

Чтобы успокоиться, Илья повел ее вокруг – мимо старого кинотеатра, сиротливо стоящих машин, чахлого скверика, потом вверх по недружелюбно скрипящей лестнице чуть ли не к самой крыше. Протиснувшись между хозяйскими вазонами с колючими кактусами, они очутились в маленькой, похожей на мансарду квартире.

И тут словно открывалось другое измерение – уютный мир старых вещей, оставленных прежним жильцом, приехавшим из Питера и умершем на новой родине: книжный шкаф из карельской березы с изящно вырезанными стеклами, сквозь которые тоскливо смотрели именитые авторы, как бы жалуясь на нестерпимую тесноту; медный торшер под выцветшим абажуром, бледным и задумчивым, как петербургское небо; в углу – царь Петр, шпорящий бешеного коня, а тот напрасно пытается оторваться от тяжелого пьедестала, и на стене – единственный московский гость – одиноко сидящий Демон Врубеля, «страшные глаза, – процитировал Илья, – гордыня, разум, неземная мудрость, усталость, скорбь »…

Но Рина не оценила эти прекрасные стихи.

Внимание её привлек портрет женщины, странный, сделанный из каких-то кристаллов:

– А это кто?

– Моя мать… – тепло сказал Илья.

– Какая красота!

– Мозаика. Я учился этому в Москве, где и сейчас живет моя семья.

– Смотрит прямо в душу, – пробормотала Рина.

– Это оникс! Только он может передать живой взгляд человека.

– Вы похожи на нее, – зорко подметила Рина, – у вас обоих выпуклый лоб и серые грустные глаза.

Внезапно она засуетилась, ища что-то, и Илья понял:

– Ванная там!

Девушка старалась закрыться изнутри, но замка здесь не было, одна ее рука расстегивала пуговицу на блузке, другая придерживала дверь, которая сопротивлялась и на мгновение открыла Илье белую грудь с алыми сосками. Он решил, что она ждет его, и чтобы показать себя настоящим мужчиной, шагнул туда, но Рина, крикнув что-то, обожгла его отчаянной пощечиной.

И сразу опомнилась.

– Простите, – шептала она и, смочив под краном платок, прижала к окровавленному носу Ильи. Потрясенный, он опустился на край ванны, и его боль вылилась в крике:

– Что же тебе нужно?

Тогда слезы хлынули из ее глаз:

– Нет, не это, нет!

Илья не знал, что и думать…

Потом они молча и отчужденно сидели в разных концах комнаты, не глядя друг на друга.

Внезапно Рина заговорила, волнуясь:

– Вы извините меня… если узнаете… почему я напросилась к вам… Просто мне негде жить. Как прозаично, правда?.. Мои родители, актеры, остались в Молдове, а я уехала сюда, живу одна в домике, оставшимся от бабки.

– Так в чём же проблема? – угрюмо спросил он.

– В том, что это в Ор-Иуде, рядом с аэродромом, и шум самолетов сводит меня с ума.

Она обхватила голову руками, словно услышала это сейчас:

– А недавно к нам стал летать Аэробус – огромная машина, которая изрыгает страшный рев и гонит меня из дома, чтобы найти спасение у родственников, подруг… у вас…

Она сжалась вся в несчастный комок, и Илью вдруг охватила острая жалость к этому странному и странно страдающему существу. Может быть, предложить ей остаться здесь? Это было первое движение души, от которого предостерегал Талейран, потому что оно всегда искренное. И Илья выбрал второе.

– Знаешь, – сказал он, глядя в сторону, – я пока отвезу тебя домой, а потом… что-нибудь придумаем…

– Что ж, – слегка разочарованно проговорила Рина, – но сначала мне бы отдохнуть часок. Я очень устала.

– Да, можешь прилечь в спальне, тебе будет удобно.

Она прилегла на диван, и Илья, протягивая ей подушку и плед, проговорил неуверенно:

– Мне кажется, что там, у фонтана твои глаза были карие, а сейчас – янтарные…

Рина устало улыбнулась:

– Да, они меняют цвет. Семейная аномалия – у нас с матерью, но она широко раскрывает их, чтобы привлечь внимание, а я – наоборот, стараюсь скрыть это.

Голос Рины прервался и затих. Она спала.

Веки его тоже слипались. Он рухнул на кровать, решив немного набраться сил, но когда сознание вернулось к нему, уже брезжило утро.

– Рина, Рина! – будил он тяжело спящую девушку. – Очнись, я опоздаю на работу! А ведь нужно еще отвезти тебя домой!

Они наскоро выпили кофе, Илья торопил ее с плохо скрываемым желанием скорее вернуться к обычному образу жизни.