Если допустить, что эмоция отвращения может быть реакцией на вещества, потенциально опасные для организма (Изард, 2008, с. 22), то чем тогда может быть обусловлено отвращение тонкой душевной натуры при созерцании сексуальной оргии? Угрозой организму? Или чему-то другому? Например, культуре?

Как убедиться, что все наши эмоции являются социальным конструктом и предписаны нам задолго до нашего рождения? Достаточно вспомнить любые враждующие народы – хуту и тутси в Африке, боснийцев и сербов на Балканах, израильтян и палестинцев, суннитов и шиитов. Каждое новое дитя, родившееся в любом из народов, очень скоро будет пылать предубеждением и ненавистью к своим врагам, которые никогда ничем его не обидели, ни в чём не притеснили, которых он никогда даже в глаза не видел. Но он непременно будет дышать ненавистью в их сторону. Почему? Да потому что данной эмоцией, данным отношением, наполнено всё культурное пространство его народа, его традиции, его лексикон, всякий жест окружающих. И ребёнок автоматически воспринимает это как своё собственное, как исконно ему присущее – как свою личную ненависть к врагу, которого он ни разу и не видел. Эмоции задаются рассказами, самой культурной традицией, всеми мельчайшими и неосознаваемыми аспектами социального бытия. Так возникает человек, склонный к конкретным переживаниям. Он программируется своей культурой.

Волнения культурных систем переживаются в головах конкретных индивидов, в этом весь трюк. Эмоция как культурное веяние возникает задолго до рождения индивида, а затем лишь внедряется в его психику как неотъемлемая часть его самого.

Влияние культуры на действия индивида настолько сильно, что порой определяется исследователями в терминах «принуждение» или "принудительные нормы" (Александров, Александрова, 2009, с. 38; Бергер, Лукман, с. 98). Что интересно, смутное ощущение именно внешнего контроля за собственными действиями и желаниями порой даже превращается в идею о некоем сверхъестественном начале, надзирающим за человеком и желающим от него строго определённого поведения – хотя в действительности этого хочет и требует культура, общество, что человеком попросту не осознаётся. Шёпот общества над ухом легко мнится дыханием бога. Понимание этого позволило говорить о "социологии бога" (Коллинз, 2004, с. 436).

В широком смысле культура – это совокупность ориентиров социальной природы, направляющих человека. Принудительное воздействие культуры отражается в наборе поведенческих альтернатив – тех ограниченных вариантов действий, которые приняты в данной ситуации. Человеку и в голову не приходит, что в сущности альтернатив – бесконечное множество, вплоть до отсутствия какой-либо реакции.

Основным и при этом незаметным инструментом распространения культуры оказывается язык (Александров, Александрова, 2009, с. 38; Радбиль, 2010, с. 223; Хабермас, 2001, с. 41), являющийся набором описательных кодов, в которых непременно закрадываются и предписания. Поскольку язык возникает в повседневной жизни и тесно связан с ней (Бергер, Лукман, с. 67), поэтому его следует рассматривать как важнейшую систему ориентиров в социальной действительности. Культура транслирует своё влияние на индивида через идеи и понятия, закреплённые в языке (Улыбина, 2003, с. 209). "Язык навязывает человеку определённое видение мира" (Тер-Минасова, 2000, с. 53; Ушакин, 2007, с. 25). Всё, что мы делаем, знаем, говорим, думаем, мы делаем и знаем, думаем и говорим на основе того, что нам дало это самое общество. На языке общества мы формулируем наши мысли и обмениваемся ими, из своих общественных взаимодействий черпаем наши представления о мире и, следовательно, наше отношение к его явлениям (Кнабе, 2004, с. 33). Так человек неосознанно становится агентом культуры, её органом. Хотя и мнит себя индивидуальностью.

Как определённые социальные установки и представления закрепляются в, казалось бы, нейтральных языковых конструкциях, можно увидеть на примере термина «худой». На первый взгляд, он описывает определённую телесную конституцию, но в действительности же ещё и подспудно транслирует сообщение о её нежелательности ("худой" – худо, плохо, слабо). Антонимы «худого» (плохого) – «полный» (располнел, то есть стал полным, полноценным), «добрый» (раздобрел) и особенно «правильный» (поправился); во всех этих случаях видна желательность такой, противоположной «худобе», конституции, её «правильность» – на Руси любили полноту и "титки по пуду" (Пушкарёва, 1996b, с. 72).

Но в условиях меняющихся практик последующих поколений, менялось и отношение к телу (особенно к женскому), и потому то, что мы сейчас полагаем красивым, наши предки сочли бы «худым», то есть плохим. Чтобы избавиться от этой отрицательной коннотации, мы внедрили новый, нейтральный термин – «стройность», а «худобу» же оттеснили ещё дальше к граням экстремальной болезненности (типа анорексии).

Особенно интересна терминология гражданского статуса. Слово «холостяк» не только означает человека, не состоящего в браке, но вместе с этим и выражает отсутствие его ценности, неплодотворность (холостой патрон, вхолостую, впустую). Холостой – бесполезный; выхолащивать – лишать содержания. То есть в этом термине кроется не только описание степени свободы человека, но одновременно ему даётся оценка со стороны культурной нормы, которая велит рассматривать его как нечто незначительное и даже нежелательное. Культурный императив проникает в термин и транслирует из него: быть вне брака – плохо. Но аналогично вытеснению оценочного термина «худой» более нейтральным понятием «стройный» в современных условиях меняющихся норм нагруженный отрицательными смыслами термин «холостяк» вытесняется более нейтральным «одиночка», "сингл" (single) или даже позитивно окрашенным «свободный», что говорит о сильно изменившихся ценностных ориентирах.

Таким образом, слово всегда наполнено идеологическим содержанием.

Как отмечает социолог Белла ДеПауло, холостяков (одиночек, singles) всегда определяют через то, кем они не являются и что они не имеют. Они – "не состоящие в браке", «неженатые». "Обозначение странное, в котором одиночность определяется через некую незавершённость браком" (DePaulo, Morris, p. 58), будто они ещё не достигли своей «логичной» и «естественной» цели. В противоположность этому, возмущается ДеПауло, почему женатых людей не называют неодиночками?

Четыре самые распространённые категории гражданского статуса в американских отчетах Бюро переписи: состоящий в браке, разведённый, овдовевший, никогда неженатый. "Эта четверичная схема отвечает на три вопроса", рассуждает ДеПауло, – "Вы в настоящее время в браке? В противном случае Вы были когда-либо в браке? Если же Вы сейчас больше не в браке, то это потому, что Ваш супруг умер, или потому что Вы развелись? Взрослые, которые являются в настоящее время одиночками, должны объясниться. Напротив, те, кто в настоящее время женат, не должны указывать, были ли они всегда в том же самом браке, или находятся ли они в процессе распада их союза" (p. 59).