Исследования в рамках нейронаук ещё в конце прошлого века показали, что многие свои действия человек склонен объяснять в действительности совершенно случайными способами. Когда испытуемому сверхбыстрым способом показывали слово «Иди», так что он даже не успевал его осознать, он тут же вставал и шёл. На вопрос, куда направился, человек отвечал: "домой за «Кока-колой» (Gazzaniga, 1985, p. 72). В экспериментах люди использовали любую подручную информацию, чтобы объяснить своё поведение, которое в действительности было задано исследователями. В итоге это натолкнуло учёных на мысль о существовании особой инстанции в психике, которая была названа интерпретатором. "Он постоянно объясняет мир, используя данные, которыми обладает в текущем состоянии, и стимулы из внешней среды. Объяснения интерпретатора хороши ровно настолько, насколько верна информация, которую он получает" (Газзанига, 2017, с. 128).
Но лучше случайной информации для объяснения собственного поведения может быть только культура. Культура как набор связных текстов, в которые человек погружен с самого рождения, где пусть и туманно, но всё же озвучено, что и как должно происходить, кто и к чему должен стремиться, что такое хорошо и что такое плохо. Культура в этом плане очень удобна, она вполне очевидна и, главное, неслучайна; культура "уменьшает фактор случайности в человеческом существовании путём придания некоторым видам выбора предпочтительности перед другими" (Фурс, 2005, с. 22). Неудивительно, что именно к культурным нормам порой обращается человек, чтобы объяснить какие-то постыдные аспекты своего поведения ("хотел, как лучше", "старался для всех", "во имя Господа" и т. д.). Стремление объяснить всякий свой поступок с позиции культурных норм демонстрирует как раз репрессивный их аспект: соблюдение норм неосознанно понимается обязательным.
У людей есть ошибочное представление, будто нормы – это нечто такое, согласно чему все живут. Но это не так. В действительности, нормы – это не то, что соблюдается всеми, а то, отклонение от чего всем приходится скрывать. Даже от самих себя. Вероятно, именно потому людям так интересны скандалы со знаменитостями – все эти измены, внебрачные дети и прочие выходки, считающиеся аморальными, – что в них они находят успокаивающее подтверждение нормальности собственных огрехов. Видя, что и другие где-то оступаются, человеку становится легче, и он может на время выдохнуть.
Как замечают философы, нормы – в известной степени иллюзия (Руднев, 2005, с. 25), и потому вести себя прилично – значит пребывать в иллюзии (там же, с. 13). "Будучи в здравом рассудке, невозможно существовать в современном мире и не понимать относительности всех моральных, политических, философских убеждений" (Бергер, 1996, с. 53).
Что интересно, термины «личное» и «неприличное» не зря оказываются близкими по смыслу – это то, о чём принято не говорить. Когда человек желает скрыть что-то, о чём говорить не принято (неприятно), ссылается на то, что "это личное". Говорить можно только об общественном (публичном), что позволено всем, касается всех. Таким образом, личное изначально будто бы признаётся постыдным, уравнивается с ним, с неприличным. Личное отвергается и признаётся чем-то несвойственным большинству – хотя это неправда, ведь личное как раз свойственно всем. Отсюда можно сделать вывод, что личное, это просто нечто, о чём принято умалчивать; личное оказывается откровенно доминируемым знанием в противовес публичному, доминирующему знанию, о котором говорить можно и даже нужно, чтобы усиливать эту разницу (Ушакин, 2007, с. 31).
Помню немало моментов с друзьями/подругами, когда спрашивал насчёт гипотетической возможности, что вдруг все начнут читать мысли друг друга, как если бы у всех появился миелофон Алисы Селезнёвой, и как все пугались этой возможности: они заранее стыдились вероятности обнародования собственных мыслей, поскольку считали их несвойственными большинству и потому постыдными. Так и работает механизм доминирующего знания, повелевающий стыдиться и умалчивать то, что реально происходит в нашей жизни, взамен этого выдавая в публичное пространство лишь то, что одобрено и принято к распространению. Так, через стыд, доминирующие знания и становятся таковыми – потому что мы принуждаемся молчать. Стыд оказывается репрессивным механизмом подчинения культуре (Ушакин, 2007, с. 30).
Данный аспект хорошо раскрывается на примере мастурбации – так делают все, но при этом они тщательно это скрывают, будто этого не делает никто. По данным разных исследований, это практикуют 60–96 % мужчин и 45–79 % женщин, а учитывая пикантность темы, цифры должны быть ещё больше (Кон, 2006). Здесь вскрывается суть культуры как фарса – все делают, но молчат. Если в юности мы ещё плохо осведомлены и уверены, что так действительно делаем только мы, и потому стыдимся своей «ненормальности», то уже и будучи взрослыми мы продолжаем этого стыдиться, хотя теперь и знаем, что так делают все – то есть просто начинаем разыгрывать общепринятый фарс.
Культурные предписания учат нас "жить с собой как с чужим, игнорировать и подавлять личные (не социальные) потребности собственной души, убегать от этих потребностей, знать меньше всего о том, что наиболее значимо. В результате главнейшие человеческие ценности оказываются ввергнутыми в подземелье бессильного субъективизма, а жизнь – в ужасную пустыню хронической вины" (Рэнд, 2011, с. 12).
Что значит стыдиться собственных мыслей? Это значит не принимать часть себя и прятать её от других. Такое положение дел может быть обусловлено только наличием некоего внешнего плана, с которым мы постоянно сверяемся и которому, конечно, постоянно же не соответствуем. Потому нам не остаётся ничего другого, как изгонять из себя личное и признавать лишь публичное (Ушакин, 2007, с. 44).
Через фильтры доминирующего знания человек воспринимает всю действительность: он видит только то, что принято видеть (о чём чаще говорят), и не замечает остального (о чём говорить не принято или принято не говорить), из бесчисленного количества подробностей, он воспринимает только важные с точки зрения своей культуры (Бергер, 1996, с. 58). Но эту систему очень легко нарушить – достаточно просто начать говорить. Говорить о том, что противоречит доминирующему знанию, о тех реальных фактах, которые им игнорируются и замалчиваются. Стоит только начать говорить, освещая какой-нибудь непопулярный тезис, так люди тут же начнут замечать, что это действительно имеет место. Хотя до этого никогда не замечали. Как говорил Фуко, неназванное – не существует (цит. по Клейн, 2014, с. 598).
Чтобы со всей наглядностью понять работу доминирующего знания, давайте попробуем посмотреть на этот график от ресурса «PornHub», где показаны предпочтения женщин и мужчин в просмотре порно. Пробегитесь глазами по категориям, которые выбирает тот или иной пол, и сравните их.
В целом мы все увидим одно и то же, но различия же проявятся при попытке как-то систематизировать эти данные. Каждый увидит то, что склонен видеть. К примеру, феминистки в первую очередь обращают внимание, что женщины больше любят гомосексуальное порно (мужское или женское), а не гетеросексуальное – сторонницы феминизма объясняют это тем, что в реальности женщине сложно взаимодействовать с мужчиной, даже в сексе.
Но вот то, чего почти наверняка никто не заметит, – это тот факт, что женщины предпочитают категорию "жёсткое порно" гораздо больше, чем мужчины.
Бывший аналитик компании «Google» Стивенс-Давидовиц утверждает: "одним из наиболее частых женских запросов является жанр порнографии, который – я предупреждаю вас – смутит и обеспокоит многих читателей: секс с насилием в отношении женщин. По меньшей мере 25 % дам ищут порно, связанное с болью и/или унижением женщины – например, "болезненный анальный секс с рыданиями", "публичное унижение" и "экстремально жестокая групповуха". Пять процентов ищут насильственный секс – «изнасилование» или "секс по принуждению", – хотя эти видео запрещены на PornHub. И количество подобных поисковых запросов у женщин как минимум в два раза больше, чем у мужчин. Если имеется порно, в котором насилие совершалось в отношении женщины, мой анализ данных показывает: почти всегда к нему обращается намного больше женщин, чем мужчин" (Стивенс-Давидовиц, с. 15).
