Ну я и отвёл их в пристройку. А сам здесь сижу. И вдруг слышу, с той стороны крик истошный раздаётся. Я к вьюшке подбежал, а он… – тут смотритель наклонился и стал что-то шёпотом сообщать Лахтину. Затем помолчал, утёр выступившие слёзы и сказал в полный голос:

– Чернец этот с фельдъегерем как с холопом каким обращался, говорит ему: «За всё то, что ты сделал, тебе всё равно в огне гореть. Так что выбирать тебе не из чего. Ты теперь как есть злодей отъявленный. А значит, что тебя ждёт?! Каторга ждёт! А ты ведь ещё молодой совсем. Но я же знаю, что ты не хотел… Ведь, правда же, не хотел?!» А фельдъегерь как закричит во весь голос: «Да-да-да!!!» И затем завывать как волк начал. А потом прям как дитё какое заплакал. Как щеночек обиженный заскулил…

Смотритель тяжело охнул, помолчал и продолжил:

– А чернец этот всё его как бы утешивает и вкрадчиво так приговаривает: «Ну и чего ты загоревал? Сам же говорил, что на всё воля божья. Вот и уготована теперь тебе геенна огненная. И ждут тебя муки вечные и тьма кромешная! И всё это из-за какой-то случайности, нелепицы несуразной». Фельдъегерь снова стонать начал, а этот так ласково говорит ему: «А ведь ты не для скорой погибели был на этом свете создан! Тебе ведь судьбой было уготовано и власть, и богатство обрести… А теперь… Теперь наденут на тебя горемычного кандалы и в Сибирь навечно сошлют. Там ты и сгинешь, так и не пожив совсем… И никто о тебе больше и не вспомнит никогда. Никто. Ну и какой же у тебя теперь после этого выбор?! Выбирать-то тебе не из чего! Сейчас надо решать! Потому что уже завтра душоночка вот эта твоя маетная и гроша ломаного стоить уже не будет…

Смотритель прислушался к звукам со двора и продолжил:

– И тут фельдъегерь как взбрыкнёт, как закричит: «Неправда! Неправда твоя! В Библии сказано, что все мы грешные и нет ни одного праведного. Я покаюсь перед ним. И он всё поймёт и простит! Бог он – милостив». А чернец ему спокойно так на это отвечает: «Да, милостив! Он один раз уже всех «простил». Ты забыл, что ли? Вы как слепые. Бубните себе под нос, а ничего не видите. Ну-ка подай мне эту библию вашу, я тебе кое-что оттуда сейчас прочитаю».

Смотритель взбудоражено замахал руками. Резко встал. Оглянулся по сторонам и, унимая задрожавшие руки, заговорил быстро и возбуждённо:

– Тут, веришь, я молиться начал и с меня от испуга пот ручьями потёк, – он перекрестился и, подправив фитиль на свечке, продолжил. – И так тихо стало, что слышно было, как чернец страницы там начал листать, а потом он и говорит: «Вот оно как здесь написано, слушай: «И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов, и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их».

Смотритель покачал головой и вкрадчивым шёпотом продолжил:

– Фельдъегерь-то этот враз будто голос потерял. Молчит как неживой. А чернец его дальше убеждает: «Здесь ещё написано, что бог проклял землю и истребил всех и вся, кроме одной семейки Ноя. Тот ему праведником показался, а остальные человеки, выходит, извратными вышли. Как назём от скотины. Так, что ли?! А ведь они не чужие ему были, все как есть – его творения… Он же их сам создал. Помнишь? По своему образу и подобию… Ну а теперь ты вот мне и скажи: после потопа, им устроенного всемирного, а вернее, человекоубийства божьего, много ли родилось праведных-то людишек от Ноя этого? Он же как самый лучший из людей для продолжения рода был оставлен? А выходит, что вдругоряд греховное отродье вновь расплодилось. Так, может, не в людях, а в самом создателе всё дело?! А?! От плохого-то семени здоровое зерно никогда не рождается!»

Смотритель обхватил голову руками и стал нервно покачиваться из стороны в сторону:

– Ох и натерпелся я в тот вечер… Все поджилки у меня тряслись от страха. Хотел уйти, чтоб не слышать ересь эту. Да не мог, как привязанный стоял. Сдвинуться ни на шаг сил не было. А чернец всё напирает и напирает на фельдъегеря: «Выходит, – говорит, – ничего у вашего «всемогущего» не получается. А вы сидите и ждёте, когда он снова вас всех во всём обвинит и передавит как клопов вонючих. А тебя он в первую очередь порешит! Есть теперь за что. Вот это и будет тот самый апокалипсис как конец рода человеческого. И заметь: погибель эта им же самим заранее уже предсказана и оправдана. Изменить ничего нельзя. Вот ты теперь и думай, чего ты вперёд дождёшься: его милости или кончины своей? Только мне вот ждать некогда, – говорит он. – Решай!»

Смотритель встал. Зажёг новую свечу. Загасил огарок и продолжил:

– Меня ведь чуть Кондратий тогда не хватил. Как молнией пронзило. Вдруг понял я, что это за чернец такой заявился. Вот тут всё похолодело, – он постучал ладонью в грудь и, повернувшись к иконе, стал страстно и торопливо молиться. – Господи, мене, паче всех человеков грешнейшаго, приими в руце защищения Твоего и избави от всякаго зла, очисти многое множество беззаконий моих…

Лахтин подождал и, как только смотритель затих перед иконой, нетерпеливо спросил с какой-то тихой таинственностью:

– И что же ответил этот опричник государев?

– Что ответил? Ответил… Фельдъегерь энтот помолчал-помолчал, а потом, слышу, как вскочит да как грохнет кулаком по столу: «А если обманешь? – кричит. – Я вот соглашусь на всё, а деньги у тебя фальшивые вдруг окажутся…» На что чернец ему спокойно заявляет: «За это ты не переживай. Уж они-то точно настоящие. И всегда таковыми будут до самого срока, с тобой условленного, или до тех пор, пока ты не забудешь, что молчание есть золото. И всё будет как ты просишь. По двести рублей в месяц получать будешь. Хочешь, прямо сейчас наперёд и расплачусь с тобой, чтобы никаких сомнений у тебя не было». А тот по комнате начал быстро-быстро ходить. Туда-сюда, туда-сюда… И говорит так разгорячённо, как будто не в себе, будто рассудком тронулся: «Нет, не двести! Добавить надо будет… Пять рублей ещё. Я на мальца этого буду давать, чтобы мне совсем без греха жить. Но только ты со мной будешь каждый месяц сразу вперёд расплачиваться, и не ассигнациями, а монетой… ходовой. Только так… А ежели на это согласен – вот тебе моя рука!»

Смотритель подвинул чашку с расстегаями Африканычу:

– Вы ешьте, ешьте, девка у нас славно стряпает, – и тут же крикнул в сторону приоткрытой двери. – Глашка, иди Вашку зови, совсем уже тёмно стало.

– Дак, а кто же это был? – заинтересованно спросил Африканыч. – Ну тот, кто так с фельдъегерем разговаривал? Никак сам чёрт или дьявол за душу его торговаться явился, а?

– Вот и я так тогда подумал, – продолжил смотритель, сбавляя голос, – тем более что слышу: они во всём к согласию пришли. И уже фельдъегерь ворчать недовольно стал: «Чё медлишь!» – кричит. А чернец как гаркнет: «Крест сними!» Я прямо и обомлел от страху. А потом он как рявкнет: «Выбрось его! Вышвырни эту побрякушку богову!» Вот так оно было…

Смотритель мельком глянул на разорванную цепочку, которая лежала возле Лахтина, и растерянно развёл руками. Затем приложил их к груди, склонил голову и тихо-тихо продолжил:

– А потом ничего не слыхать было. Как будто они вышли куда-то. Я уже и успокаиваться стал. Думаю, сейчас уедут и… А потом из-за стенки вдруг голос фельдъегеря недовольный послышался: «Где? Деньги где?! – мне показалось, вроде он как за грудки того схватил и тормошит. – Думаешь, – кричит, – если я пьяный, так глумиться можно?!» И тут как громыхнёт всё! Слышу, посуда бьётся, стол вверх тормашками летит… Он орёт. Ну я, как в чём был, туда к ним и побежал. Думаю, разор сейчас устроят, а с меня спрос. Вбегаю, а они за столом чинно сидят и беседуют спокойно. Всё на месте. Кругом полный порядок. Я и подумал, что наваждение на меня какое-то нашло. Мол, всё это мне причудилось. Тут фельдъегерь сумку свою открывает, а там куча денег. Протягивает мне пять рублей… Серебром пять рублей, не ассигнациями! И спокойно так по-доброму говорит:

– Вовремя ты, старик, зашёл. Вот тебе на Ивашку, возьми! На расходы. Ты возле себя его теперь держи. Помогать и дальше каждый месяц буду. Уж удружи мне. Надеюсь, не подведёшь?!