Кристина не поддалась на уговоры матери, по мнению которой, служба в армии была не менее рискованной, чем жизнь “без бумаг”, – и та и другая были своего рода минным полем. А служба в морской пехоте считалась самой опасной. Но Кристина думала иначе. На вид она была девушкой замкнутой, однако очень скоро ей удалось удивить как начальство, так и товарищей по учебе. В первые же месяцы, когда пришлось сдавать экзамены по общим дисциплинам и заниматься усиленной физической подготовкой, она проявила не только острый ум, но и способность выдерживать самые тяжелые нагрузки.

Киношники и фотографы, которые в конце 1989 года сопровождали корпус морской пехоты в Панаму, запечатлели для истории, как Кристина, рискуя жизнью, спасла товарища. В одном из столичных районов, где укрепились верные Норьеге военные, на маленькой площади лежал, истекая кровью, юный морпех. Кристина зигзагом добежала до раненого и помогла ему доползти до дерева, за которым можно было укрыться от пуль. И вдруг все вокруг словно замерло. Неожиданно прекратился огонь, и ни пехотинцы, ни панамские солдаты не решались нарушить эту тишину. Кристина услышала истошные женские крики, доносившиеся с другого края площади. Она поискала взглядом кричавшую и увидела, что та неподвижно лежит на земле рядом с ребенком, который непрерывно плачет. Не раздумывая, Кристина бросилась к женщине. Снова раздались выстрелы. Милисианос[1] целились в нее, но ни разу не попали, вернее, просто не успели попасть, потому что им пришлось спешно прятаться в укрытия, поскольку все американские пехотинцы разом открыли по ним огонь, стараясь прикрыть Кристину.

Добежав до женщины, она с горечью поняла, что ребенок больше не плачет. И не дышит. Он попал под перекрестный огонь и был изрешечен пулями. Начиная с этого момента ее воспоминания становятся очень реальными и отчетливыми, но одновременно и очень смутными. Она ясно помнит, что, пока пыталась сдвинуть с места мать, раненую, но еще живую, услышала мощный взрыв, и сильная взрывная волна отбросила ее саму на несколько метров в сторону. А еще она почувствовала острую боль в правой ноге. Как она узнала уже потом, неподалеку взорвалась граната и осколок попал ей в ногу. Несмотря на рану, Кристина смогла ползком вернуться к умирающей женщине, все еще обнимавшей своего ребенка, и этот малыш навсегда останется в душе и в мыслях Кристины, лишая ее сна. Из-за этого малыша она будет каждодневно испытывать невыносимое и неотступное чувство вины. “Я должна была его спасти”, – повторяла она себе снова и снова.

Какое-то время спустя Уотсон, ее командир в корпусе морской пехоты, занял высокую должность в ЦРУ и предложил Кристине перейти следом за ним туда же. Уотсон слепо ей доверял. “Кристина может сделать все и все делает хорошо”, – говорил он. Так оно и было на самом деле. Кристина приняла предложение Уотсона, а попав в ЦРУ, стала очень быстро подниматься по служебной лестнице, в чем сыграли свою роль как владение испанским языком, так и уважение начальства к ее прошлой, отмеченной наградами, воинской службе, но в первую очередь – способность и умение всю себя без остатка отдавать работе.

Вскоре она была назначена на должность, которая словно нарочно ее дожидалась, и стала отвечать за весьма важное для интересов США направление – за Венесуэлу, имеющую самые большие в мире запасы нефти и расположенную всего в двух с половиной часах лета от берегов Соединенных Штатов, давних ее союзников.

Но теперь это не имело никакого значения. И Кристина, заводя свой новенький красный джип, чувствовала, что все летит к черту. Она на бешеной скорости выехала из гаража, не обращая внимания на опять поднявшуюся снежную бурю. Оставила позади столичные памятники, пересекла по мосту реку Потомак и меньше чем через полчаса вошла в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния.

Девушка поднялась в зал, где обычно заседал оперативный штаб, и увидела, что Уотсон уже проводит там совещание. Все взгляды обратились на нее. Никто ничего не сказал. Кристина тоже.

Уго Чавес наконец принимает решение. После нескольких недель, потраченных на подготовку, после нескольких недель напряженного ожидания он собирает пятерых офицеров в туалете Военной академии и тоном каудильо сообщает:

– Операцию “Самора” начинаем в ближайший понедельник в полночь.

Его слова со скоростью боевого приказа летят из Каракаса в Сулию, из Маракая – в Валенсию и дальше. На разработку планов ушло больше десяти лет. Были проведены сотни тайных совещаний, велись долгие разговоры о Боливаре, Марксе, Мао, Че Геваре, о ситуации в Венесуэле и Латинской Америке в целом. Со временем все чаще стали вспыхивать споры по стратегическим вопросам, а также по поводу карт, шифров, логистики, системы поддержки и всего прочего, что необходимо предусмотреть и продумать при подготовке государственного переворота.

Четверо молодых офицеров, только что выпущенных из Военной академии, собрались в тени американского кедра и, подражая клятве Симона Боливара Освободителя, поклялись Господом Богом, Родиной, собственной честью и душевным покоем, что разобьют цепи произвола и угнетения, чтобы заложить основы того, что они назвали Революционным боливарианским движением. Они верят: Венесуэла сможет возродиться под началом солдат-патриотов. Это один из тех проектов, которые так необходимы молодым людям, в чьей душе под маской искреннего и глубокого альтруизма таятся честолюбивые замыслы, поиски идентичности и потребность “принадлежать чему-то более великому, чем ты сам”. Однако эти молодые люди не в университетских аудиториях находили отвечавшие их настроениям идеи и мечтали о лучшем будущем. Они были военными, которых обучили владеть оружием так, чтобы оно без остановки сеяло смерть. А кроме того, они командовали другими молодыми людьми, еще более молодыми, чем они сами, а те командовали ротами и взводами, управляли танками, боевыми самолетами и стреляли из артиллерийских орудий. Они тоже были вооружены и обучены убивать.

Сейчас, когда Уго принял решение, у них оставалось меньше тридцати шести часов на завершение подготовки. Однако среди их сторонников есть не только военные – от курсантов военных училищ и сержантов до подполковников, – но и гражданские лица, готовые присоединиться к восстанию. У мятежников имеются танки, винтовки и боевое снаряжение. Настал час освободить Родину.

– Боливар!..

– Слава Боливару!

Заговорщики знают, что президент Карлос Андрес Перес этой ночью возвращается в страну. Знают, что неделю назад он улетел в Швейцарию, в маленький альпийский городок Давос, где каждый год проводится знаменитый экономический форум, на который съезжаются высокие должностные лица и крупнейшие бизнесмены со всего мира. А еще они знают – и с издевкой над этим посмеиваются, – что Перес отправился туда, чтобы завоевать доверие иностранных инвесторов, чтобы поговорить о нефтяном богатстве и политической безопасности, гарантированной в этой стране с одной из самых старых и стабильных демократических систем Латинской Америки. Они знают, что главная цель операции, которой Уго дал название “Самора”, – арестовать президента прямо в аэропорту. А если будет нужно, то и “нейтрализовать” его. Правда, они не знают, что президенту известно об их замыслах. И он не боится заговорщиков.

Прямо перед поездкой президента в Давос министр обороны и глава военной разведки попросили Переса о срочной встрече. Они призвали его к бдительности, так как получили сведения о заговоре КOMАКATE[2], то есть команданте, майоров, капитанов и лейтенантов, – офицерской ложи, которая действовала тайно и осторожно вербовала сторонников среди военнослужащих всех рангов. Цель заговора – свержение правительства. Пользуясь тем, что страна переживает большие экономические трудности, и тем, что, согласно опросам, популярность президента, соответственно, упала, мятежники попытаются свергнуть президента силой. Их не останавливает то, что он был избран демократическим путем. Они больше не верят обманам и уловкам, с помощью которых непотопляемая элита угнетает народ.