Через пять минут нашего сидения в кабинете ректора заходит Лидия Петровна. Ещё через пять минут – заместительница ректора Мария Алексеевна Сойка. До этого я лишь в самую первую субботу учебного года видел эту Сойку, когда она вкратце рассказала нам перед самой первой лекцией о преимуществах, которые имеют студенты этого вуза перед всеми другими студентами. Тогда она показалась мне довольно интеллигентной женщиной, но при этом не лишённой определённых деловых качеств. Если все преподаватели и мелкие руководители в этом институте производили впечатление немного неотёсанных, но по-своему ярких индивидуальностей, то Сойка казалась женщиной серьёзной, но в то же время способной, что называется, войти в шкуру любого человека «со странностями», коими, несомненно, являлись почти все преподаватели и половина студентов, и всячески поддержать их начинания.
Наконец заходит и старый пердун ректор. Он из кожи лезет, чтобы показаться нам энергичным человеком, и видно, что вся энергия, заключённая в этом куске сморщенной плоти, уходит именно на то, чтобы казаться суперкрутым мужиком с свои семьдесят с лишним лет.
– Приветствую вас, – говорит ректор, при помощи громкого голоса пытаясь рассеять туман, препятствующий работе мысли. – Мария Алексеевна мне о вас рассказывала. Да и с вашим директором я некогда состоял в дружеских отношениях. Что ж, рад видеть вас в этом кабинете.
– Борис Сергеевич, – говорит Рыбалка, – думаю, надо начать беседу с описания достоинств нашего института. Наш институт…
– А ну цыц! – возмущается старый пердун. – Галина Ивановна, вы бываете порой несносны. Неудивительно, что многие студенты вас недолюбливают. Господа устали с дороги из Зеленограда, а вы им собираетесь рассказывать всякую банальную чушь, которая наверняка известна всем старшеклассникам и их родителям. – И, обращаясь к нам, с заискивающим, извиняющимся выражением лица: – Галина Ивановна не знает этого института так хорошо, как знаю его я. Здесь прошли лучшие мои годы! И я никогда не позволю, чтобы в моём присутствии об этом институте говорили шаблонно, официально-деловым стилем. Это совершенно особенное место, и никакое Министерство образования не заставит меня выстраивать отношения в этом институте между студентами и преподавателями, между преподавателями и руководством, между потенциальными работодателями и студентами так, как это выгодно этому Министерству. Здесь совершенно особый климат, и учатся здесь совершенно особые люди. Проблемы, которые возникают в нашем институте, мы решаем сами, без вмешательства выше стоящих органов. Каждый студент, каждый абитуриент имеет право в этом вузе озвучить свою точку зрения, поделиться своим видением будущего института и педагогического процесса в целом. Разногласия с руководством даже приветствуются. Сейчас хотят ввести всякие ЕГЭ, чтобы в институты набирали тех, кто способен поставить галочки в правильных местах; оценки им будет ставить компьютер. Но это же смешно! Здесь, в этом институте, такого никогда не будет, пока ректором являюсь я! Чтобы стать студентом этого вуза, надо доказать свои способности, свою готовность быть полезным институту и обществу в целом, а не только каким-то идиотским министерствам и их не менее идиотским компьютерам. В министерствах сидят идиоты!.. – И старого пердуна здорово разносит.
Когда он, наконец, заканчивает разносить в пух и прах выше стоящие инстанции и грядущие реформы в образовании, все уже чувствуют себя неловко, кроме Рыбалки. Эта лупоглазая ведьма, кажется, радуется каждому новому слову своего босса. Ничего удивительного нет в том, что эта Рыбалка находится на таком хорошем счету в этом институте: надо же старому пердуну ректору держать в своём царстве змеюку, которая подчёркивала бы доброту царя на фоне злых бояр.
– Борис Сергеевич, – говорит Голигрова, когда старый пердун угомонился. – Мы выбрали ваш вуз именно потому, что здесь, как нам кажется, индивидуальный подход к каждому абитуриенту. – Вот жирная свинья! Чувствую, как Михалыч наступает мне на ногу. – Неслучайно нашим девизом является «Мы яркие личности». У многих из нас имеются определённые заслуги. Например, Денис Голигров работал с младшеклассниками, занимая должность помощника тренера по регби. – «Ага, лучше расскажи, жирная свинья, о том, что твой Дениска сам был посредственным регбистом, который стабильно сидел на скамейке запасных, а тренерский штаб, в котором он типа работал, в полном составе сейчас сидит в тюрьме, после того как главный тренер по-пьянке пырнул кого-то ножом, а старший тренер с помощником подрались с группой студентов. То же мне заслуга! – А ещё вот у нас есть…
И Голигрова начинает нести такую чушь в стиле «мы такие крутые», «мы не курим, мы не пьём», что мне аж становится стыдно находиться в этом кабинете. Она даже вспоминает, как когда-то мы целым классом оставались после уроков, чтобы поиграть в мафию и другие подобные игры. Какое отношение наша сплочённость имеет к институту, к образованию? И вообще кому это может быть интересно? Неужели Голигрова пытается своей открытостью вызвать сочувствие у руководства института? Пытается привлечь к себе внимание с помощью своей «простоты», которая на самом деле является не простотой, а самой настоящей наглостью? Никак иначе поведение нашей расчётливой классной руководительницы невозможно объяснить. Думаю о том, что этот день, скорее всего, последний, когда Елена Александровна ездит на курсы с нами: должна же быть у человека совесть.
В надежде отыскать подтверждение своим домыслам, осматриваю всех присутствующих в кабинете взрослых людей. Но, к своему ужасу, вижу, как ректор внимательно слушает Голигрову, развесив уши. Вряд ли слова нашей классной руководительницы доходят до него, но ясно видно, что самоуверенная, псевдоделовая интонация жирной свиньи явно приходится ему по вкусу в тот момент, когда он сам ощущает себя героем после того, как разнёс в рамках словесного поноса выше стоящие инстанции, вздумавшие покуситься на старые добрые традиции. Рыбалка тоже жадно ловит каждое слово нашей классной руководительницы в надежде увериться в том, что на свете есть люди хуже и подлее её самой.
Смотрю на Сойку, ожидая хотя бы на лице этой интеллигентной женщины обнаружить признаки отвращения. Но, к моему удивлению, Мария Алексеевна активно кивает головой, давая понять, что слова Голигровой не только не вызывают у неё негативных эмоций, но, наоборот, восхищают её, вызывают неподдельный интерес и радость.
– Знаете, у нас на пятом курсе учится несколько спортсменов, – говорит Сойка, когда Голигрова замолкает. – Очень способные люди. Правда, сейчас они работают где-то в сборной и в институт почти не ходят, но всё равно мы гордимся ими. А ещё у меня сын рассказывал, как они в лагере играли в мафию. Тогда к ним приезжал профессор Н-ский. Он говорил, что интерес к подобного рода играм свидетельствует о наличии у людей творческого начала, так как именно игры как бы являются высшей деятельностью человека, свидетельствуют о бесконечном желании развиваться и становиться лучше. А ещё…
Я готов провалиться сквозь землю. Неужели никто из присутствующих в этом кабинете взрослых людей не видит фальши в словах Голигровой? Неужели её слова кто-то способен принять за чистую монету?
Глоток свежего воздуха последовал оттуда, откуда я, если честно, не ожидал.
– Вообще нашим студентам не до игр, – говорит Лидия Петровна, – особенно на первых курсах. Это на курсах мы стараемся развлечь учащихся тренингами и играми. Но психология – наука на самом деле очень серьёзная. Чтобы в ней разбираться, нужно обладать определённым складом ума, иметь определённые знания. Если в вашем классе учатся, как вы говорите, яркие и чего-то добившиеся в определённых областях люди, это вовсе не означает, что из них получатся прекрасные психологи. Наш институт всё-таки выпускает именно психологов, а не тренеров и ещё кого-либо. Вы подумайте об этом.
Ай да молодец, старая бабка! Вот уж действительно единственный нормальный человек в этом институте. Хочу как-то поддержать Лидию Петровну, заявив, что каждый человек когда-то чем-то занимался и даже преуспевал в этом деле, но только идиоты чувствуют из-за этого своё превосходство над другими. Я вот когда-то сочинял мини-рассказы, которые даже переделывались в мини-пьесы и ставились на сцене школьного вахтового зала. Но у меня никогда не было мыслей о том, что моё, в общем-то, обычное увлечение должно как-то облегчить мне процесс поступления в институт и помогать мне при дальнейшем обучении. В школе своя жизнь, а в институте совсем другая. Я всегда так считал.
