– Даже в следующую субботу не поедешь?

– Раз уж я за этот месяц заплатил, то поеду, – после небольшого раздумья отвечаю я.

Следующего урока литературы жду с нетерпением. И он, наконец, наступает. В действиях училки уже намного больше уверенности; должно быть, на заседании учителей коллеги убедили её в том, что от неё не требуется ничего сверхъестественного, что работа со старшеклассниками – такой же пустяк, что и работа с мелюзгой, разъяснили ей кое-какие нюансы.

– Знаете, я после нашего последнего урока весь день думала об «обломовщине», – говорит училка сразу же после того, как галдёж в классе смолкает. – И в итоге пришла к выводу, что Денис Голигров был во многом прав, если не сказать во всём. Простите, что сразу это не сообразила: всё-таки опыта работы со старшеклассниками-гуманитариями у меня нет. – Михалыч, сидящий рядом со мной на последней парте, от досады сжимает правую руку в кулак и ищет глазами, что можно ударить. В итоге он сильно бьёт меня по ляшке. Я весь вздрагиваю от неожиданности. Не понимаю, что это Михалыч так взбесился; лично я ничего другого не ожидал. Училка смотрит на нас, поэтому не могу ответить Михалычу. После небольшой заминки она продолжает: – «Обломов» был написан более ста лет назад, поэтому это произведение принято интерпретировать так, как это сделала Ольга Рыбакова. Это классическая интерпретация. Но это не означает, что ответ Дениса Голигрова был неверен. Его мнение имеет право на существование, у нас же в обществе плюрализм. Тем более, что литература – это не какая-нибудь точная наука…

Да, у нас плюрализм. Но только если я выскажу мнение о том, что в нашей школе учительствуют непрофессиональные училки, а обыкновенные кухарки; что директор наш – обыкновенный прохиндей, имеющий повсюду связи, в том числе и в институте, в который мы ездим каждую субботу на курсы; что кругом у нас несправедливость, кумовство и мздоимство, меня тут же выгонят из школы, наплевав на свободу мнений и прочие радости демократии.

– Нет никакой гарантии, что Гончаров не находился на одной волне с Денисом Голигровым, – продолжает училка. Хотя ей не верит, похоже, даже Юлька Петракова, судя по довольно холодному взгляду, которым она одаривает Голигрова. Что ж, даже примитивные хомячки понимают, что это перебор.

После урока ко мне подходит Трофимов и говорит:

– За что это тебя Михалыч во время урока?

– Если бы он ударил по парте, она бы сломалась пополам.

– Что это на него нашло?

– А ты так и не понял? Неужели не ясно, что нас в этой дерьмовой школе держат за идиотов? Вернее, нас хотят сделать идиотами. Всех-всех! Невзирая на то, что плюралистическое общество подразумевает наличие разных категорий граждан, а не только идиотов.

– Да ты что так переживаешь? Всё нормально. Едем послезавтра на курсы? – Трофимов одевает свою любимую маску мудака и имбецила.

– Это будет предпоследний день, когда я еду на курсы. Не хочу иметь ничего общего с Системой. Бросил бы даже сейчас, да денег родительских жаль. Вдруг мне понравится эта самая, как её, квантовая механика.

Тут откуда-то появляется Женька Хромова со словами:

– Паша, мы идём домой?

Но Паша продолжает стоять возле меня, похоже намереваясь выяснить, что я подразумеваю под Системой. Ему нравится, когда кто-то бунтует, потому что он сам не лишён здравого смысла. Но, когда бунт назревает серьёзный, он не прочь выступить и в роли адвоката тех, против кого бунтуют. Это ещё один закон природы: здравый смысл входит и выходит в черепные коробки хаотично и бессистемно, но его количество в природе строго ограничено. В одно место прилетело, из другого вылетело.

– Это Голигрова-то – Система? Да не обращай ты на неё внимание, – говорит Паша. – Она ничего не решает. И Михалычу я тоже скажу сейчас.

Вот дебил! К Женьке Хромовой подходят «жирные» из числа тех, с кем ей по пути. Паша, похоже, на моих глазах совершает акт «обломовщины», согласно интерпретации Дениса Голигрова.

Прощаюсь со всеми и иду домой.

Дома меня встречает мать со словами:

– Я тут твою классную видела. Такая приятная женщина. Не знаю, чего вы её жирной называете. Говорит, у них там столько планов на этих курсах! В зоопарк собираются сходить в субботу целым классом. Ты от коллектива-то не отрывайся. Подходи ко мне, если что, за деньгами. Найдём! Всё-таки это институт.

– Какая связь между походом в зоопарк с моей классной руководительницей и институтом? Она просто числится нашим куратором на курсах, и не более того. Я в субботу собирался пойти в гости к Лёньке. Дашь денег на погулять?

– Чего ты всё к нему прёшься?! Нашёл себе забаву. Тебе учиться сейчас надо, с друзьями из класса больше общаться. Они же тебе помогут всегда. Голигрова вон меня всегда узнаёт. Тоже поможет, если что. Подумаешь, куратор она простой. Можно подумать, сейчас учёным обязательно надо быть. А Лёнька твой – пустая трата времени. Тебе в институт поступать!

– Я не буду поступать в институт.

– Чего?! Как ты смеешь матери такое говорить?! У меня давление утром было…

– Я не хочу иметь ничего общего с Голигровыми и с… Системой.

– Системой! Как заговорил-то! В армию, значит, пойдёшь на два года. Там тебя научат любить Систему.

– Да хоть прямо сейчас. Страшно жизнь прожить как собака, а не в армии очутиться.

– Кому ты будешь нужен без образования?

– Лет через пятнадцать в нашей стране нужны будут только охранники и грузчики. Эпоха плюрализма закончится, потому что она слишком убога.

– Какие ты слова знаешь, недаром много книг читал. Ты должен в институт поступить, иначе кто же там будет учиться.

– Вот этого я не знаю. Так ты мне денег хочешь дать на зоопарк?

– Дам. И давай, не чуди; поговори с Голигровой, поговори с одноклассниками. Узнаю, что потратил деньги на посиделки с Лёнькой и Светкой – больше никогда ничего не получишь.

Эх, даже дома преобладают академические настроения!

* * *

Когда всеми клетками ощущаешь свою правоту, жизнь становится полней, хочешь, чтобы новый день наступил поскорее. Вот и я с нетерпением ждал субботы. Даже ранний подъём не смущал меня. Не хотелось мне только ехать с «жирными» в зоопарк после занятий. Но деньги были нужны. Я знал, что вход в зоопарк для школьников был бесплатным и знал, что мать об этом не знает. Да если бы и знала, я бы что-нибудь придумал. А ещё я знал, что Голигрова, если я не поеду с ними в зоопарк, расскажет моей матери об этом сразу же, как только встретит её где-нибудь на улице.

Подъезжаю к девяти часам в институт. До занятий ещё целый час. Трофимов с Михалычем и с тремя ребятами из московской школы остались соображать на пятерых возле метро. Я не стал составлять им компанию только потому, что решил приберечь все деньги до вечера.

Слежу за жизнью института, за вознёй охранников. Вдруг слышу знакомый старушечий голос Лидии Петровны – типа, адвоката абитуриентов. Если в обязанности Рыбалки входило всё время гнобить нас, то в обязанности Лидии Петровны, наоборот, входило защищать нас. Идёт она в компании Димы – главного куратора подготовительных курсов. Дима – низкорослый мужичок, у которого всё время выступает слюна на губах, когда он говорит. Но человек он вроде как добрый и хороший хотя бы потому, что не пользуется особой популярностью среди высшего руководства института, поэтому я отваживаюсь подойти к нему и к Лидии Петровне и спросить:

– А скажите, пожалуйста, зачем нам, будущим психологам, нужна квантовая механика? – Тон у меня такой, будто я намереваюсь всю свою жизнь связать с психологией и с этим институтом, а не собираюсь через две недели бросить к чертям курсы, распрощавшись с мыслью поступить в институт.

Как они выдержат такой удар!?

Но Дима довольно уверенно отвечает, будто подобный вопрос ему задавали уже тысячу раз:

– Учёные говорят, что главное – сам процесс обучения, а не то, что человек изучает. В общем, работающий мозг отличается от неработающего тем, что он заинтересовывается всем подряд. К тому же сейчас много научных направлений, которые пытаются объяснить феномен сознания с помощью известных физических теорий.