«Если долго идти по следу ночного зверя…» Если долго идти по следу ночного зверя, рано или поздно вернёшься к себе домой. Правда, дом твой сто лет тому как ушёл под землю, ну а что тебе не по нраву-то под землёй? Зверь ломал кусты, продираясь сквозь лес кошмара. Зверь ревел и выл и в тысячу труб трубил. И не кислородом, а смертью твоей дышал он, и сиял во тьме, потому что прекрасен был. Ты держал ружьё, и пуля была, что отклик на далёкий зов, гипнотический взгляд в упор. Но скажи, земляк, какой из тебя охотник? Но окстись, чудак, ведь это тебе не спорт… И случилось всё, что не могло случиться; ты пришёл домой и сразу же лёг в постель — тело буйвола, а голова волчицы да змеиный хвост с погремушкою из костей. «День закончился, не успев начаться…»
День закончился, не успев начаться. Ты как раз сходил на базар за счастьем, попросил сто грамм, положил в пакет. А пакет с дырой, ты и не заметил, как принёс домой злой осенний ветер, пожелтевший лист да вчерашний свет. А жена твоя всё бранилась: «Дима, лучше б я сама на базар сходила. Не мужик, а чёртово решето!» — и так далее. Даже если в чём-то и права, она у тебя в печёнках. Ты сказал: «Проваливай, а не то…» И пошёл в кровать. И тебе приснилось, что она воистину провалилась сквозь вчерашний свет да на Страшный суд; и стучит в окно ветер злой осенний, а твоё лицо – жёлтый лист, в росе он или это слёзы – уже не суть. «Все дороги, Бильбо, приводят в Мордор…» «Все дороги, Бильбо, приводят в Мордор, — говорил мне старый волшебник Гэндальф. — Свято чти традиции в мире мёртвых. Выходи из комнаты, отобедав. Никогда обратно не возвращайся. Не проси, поскольку предложат сами тридцать три – стандартный набор – несчастья и к нему подробное расписанье: что с тобой случиться должно, как скоро… В мире мёртвых, Бильбо, полно инструкций, нерабочих графиков, протоколов; вместо Бильбо Бэггинса – сумма функций, утверждённых цензорским комитетом (беглый эльф, дракон и четыре орка). Встань, когда беседуешь со скелетом! А теперь садись, без сюрпризов только». Алиса в стране чудес Езжай, Алиса, в зазеркальный город. Там мертвецы грустят в своих конторах, выстукивая на клавиатурах сухих дождей потусторонний ритм, покуда ты у них на мониторах сидишь с лицом осунувшимся старым на двух рывками движущихся стульях; один гарцует, а другой горит. Порой они меняются местами… Сопит Болванщик. Мышь больная стонет. Над нею Белый Кролик вырастает, опорожнив двенадцать пузырьков. На каждом пузырьке на арамейском написано: «Не пей меня!» – на резкость наводишь – видишь черепа и кости, но мало ли на свете дураков, глотающих направо и налево любую дрянь. Простим ему, Елена, преступную беспечность, Марианна… Чеширский кот готовит антидот. Палит в него из ружей полк потешный. А как наступит редкое затишье — улыбка, превращённая в усмешку, сопровождает скверный анекдот о со стены скатившемся Болтае. Вот он лежит, обмотанный бинтами, который день на койке госпитальной. И санитар, похожий на Моржа, заходит за прозрачные кулисы и говорит: «Мы умерли, Алиса. Произошёл программный сбой, Алеся. Мне очень жаль. Мне правда очень жаль». «Возвратился из странствий пропитанный горечью ветер…» «Возвратился из странствий пропитанный горечью ветер. Снились Ване русалки, дыши, говорили, дыши. Родились у Агафьи красивые мёртвые дети, полежали немного и на дискотеку пошли. А случилось ещё – волкодав в волкодлака вцепился, превратился в шерифа, теперь ковыляет на двух. А в отверстой могиле сидит мореход-кровопийца, погрузивший ладони в набитый костями сундук. Под Кощеевкой снег серо-буро-малиновый выпал. Вышел кот в сапогах из портала на Старой Морской. А летучая мышь подружилась с болотною выпью. А уволенный паж заявился в притон колдовской и гуляет на все, только всех-то раз-два и обчёлся… Жил на свете маркиз с погремушкою вместо башки; что ни день покупал на базаре шампунь и расчёску — типа есть голова, напрягите глаза, петушки». Я сидел, вспоминая смешные и грустные сказки, в старом кожаном кресле, пока за оконным стеклом скарабеи толкали мерцающий шар тёмно-красный над поваленным лесом, над высохшим руслом стихов. Подвал Ниневия «Остаются кротовые норы дневных сновидений…» Остаются кротовые норы дневных сновидений, провалы казённых комнат, огрызок яблока на потрескавшейся столешнице, неверный свет в забранном решёткой окне. Человек сидит в кресле, силится вспомнить, но что? Тополиный пух летит старику в лицо, мальчик чихает, мать ведёт его в зоопарк, смеётся. Но в их городке не было зоопарка, но мальчик рос в детском доме, но старик не видел своих настоящих родителей (и ненастоящих тоже не видел). Остаются ложные воспоминания, прозрачные стебли рук на подлокотниках кресла, сиделка, похожая на Мойру, Танатос, похожий на санитара. Остаётся меланхолический бегемот в тополином пуху, пятнистая башня жирафа, чёрно-белые мячики панд. |
