Молодость ещё восьмидесятые шумят перевалив за собственный экватор и ходят депрессивные трамваи (им как-то больше нравилось в депо) и ты стоишь в немыслимой варёнке у кооперативного киоска и куртуазно куришь Беломор и безобразно скалишься при этом худой брюнетке в дырчатых чулках а в голове грохочет перестройка и сессия считай что на носу… преподаватель скажет: это двойка и ты очнёшься в сумрачном лесу Окно
Окно в любую сторону могло открыться; стоя посреди двора, в двух шагах от цилиндрической ракеты, перевозившей Павлика на Марс, а Свету со Снежаной на Венеру, оно такие вытворяло штуки, что лучше не смотреть, но ты смотрел. Ты – кролик, зачарованный удавом, а может быть, один из четырёх драконов-попугаев, пролетевших над озером из пурпура… Нет, ты — старик с лицом, похожим на алоэ, бредущий сквозь метель из мотыльков под куполом воздушно-паутинным… И дни тянулись вслед за стариком и время скарабеями катили. «Бывало, в детстве мать поставит в угол…» Бывало, в детстве мать поставит в угол, а ты и рад стоять в глухом углу, обнять воображаемого друга, вовлечь его в волшебную игру. Едва заметны паутинки трещин, но за любой скрывается портал. Там города крылатых синих женщин и крупного рогатого скота (мужчины это или не мужчины, скорее, черти в образе быков). Там катятся по дну сырой лощины колёса лун. И чёлка облаков клубится над глазами херувима (о херувимах ты тогда не знал). Там снежный Овен вышел из овина и смотрит в херувимовы глаза. Вы орка выводили на прогулку и пили виноградное вино; крошили ароматнейшую булку крылатым дамам (смотрим выше), но спугнул воображаемого друга волчок кошмара, впившийся в бочок: мать в комнату, а там, забившись в угол, пускает слюни ветхий старичок. Велосипед В зазоре меж реальностями, помнишь, ржавел под ливнем твой велосипед. И шустрый вор седлал его, не пойман, крутил педали и речною поймой катился, заключённый в тусклый свет. Ты пожимал плечами: мол, не жалко. Тебе сказали – это только сон, где мать с отцом и старая служанка бредут под майским ливнем по лужайке. Ты видишь их наборы хромосом, их мысли потаённые, их смерти; зовёшь домой, но где теперь твой дом? А вор всё едет на велосипеде, не замечая, кажется, что едет по дну реки, стоящему вверх дном. «Я помню тихий зимний день, Марина…» Я помню тихий зимний день, Марина. За окнами покачивались мерно замёрзшие берёзы-тополя и уходили линией неровной за горизонт, и что-то говорила математичка Клавдия Петровна и плакала немного погодя, за партой сидя, ученица смерти, пока мы, воровато озираясь, курили папиросы за углом приземистой, в снегу увязшей школы. Я помню, как любил тебя, Марина. Ну, не любил, а вожделел, наверно, в свои семнадцать девственник и гном. Идти, что гладить ветер против шерсти… – Вот только не цитируй Евтушенко. – Марина, это ты сейчас о чём? Она уходит в чёрные деревья. Вся жизнь уходит в чёрные деревья. И плачут, плачут Клавдия Петровна и ангел смерти за её плечом. «За школой начинались пустыри…» За школой начинались пустыри, где вы играли в «море раз-два-три, замри, умри, убейся, успокойся». Ты точно помнишь: первым замер Костик с членистоногой немочью внутри. Наташа вышла замуж, вышла в сад в предместье Карфагена или Сард. Сама не знает, что случилось с нею, каким маршрутом двигаться назад; где муж её, и что так тянет слева. Наташи нет. Она лежит пластом в реанимационном. Море, стоп! Не слушается, едет автостопом перед глазами Толика, он столько на свадьбе выпил, что покинул строй. Все замерли. Остался ты один. Лес изваяний толиков и дим, наташ и надь в кольцо тебя берёт и, прорвав его, ты едешь на работу под детский крик: «Води, Вадим, води!» Щегол–2 Веришь, нет, но они возвращаются. Пешка Митрича съела ферзя. Продавщица когда наклоняется, видишь то, что не видеть нельзя. Доведённый до точки кипения, что твой разум ещё сотворит? Взяв пол-литра, сдуваешь ты пену и сочиняешь себе афродит. Тополь огненный, дворик покоцанный, вереница раскрашенных дев. Забиваешь на синус и косинус, равнобедренность эту узрев; эти… Ладно, не будем о грустном, блин. Горький лук выпуская из рук, Купидон налегает на гусли, но до чего отвратительный звук раздаётся, как если б отчаявшись, ты в подушку кричал и кричал… Веришь, нет, но они возвращаются, чтобы мучить тебя по ночам. |
