Вероятно, всё–таки, может. Но, конечно же, не в глазах женщины! Тем более, не в глазах красавицы Катарины. И, конечно же, Диагор не был бы классическим мужчиной, если не спросил в самый неподходящий момент:

– Душа моя, ты помнишь, куда я подевал свой портфель?

Катарина только фыркнула. Вероятно, именно в этот момент в её хорошенькой легкомысленной головке родился план, который в самый короткий срок погубил не одну жизнь в прекрасной стране Хватляндии.

Но разве Катарина могла предвидеть, какая катастрофа разразится в результате её измены? Ведь собственная измена никому не кажется серьёзным событием. И последствия её никому не кажутся знаменательными.

Мы вообще не в силах предвидеть будущее.

Разве знает озорник, вопящий в горном ущелье, что срывающаяся лавина увлечёт за собой и его?

8

Существенные вопросы сегодняшнего заседания сенаторами были уже исчерпаны. В славной стране Хватляндии уже давно выработался особый ритуал проведения заседаний сената. Согласно этому ритуалу, сразу после значительной части заседания, подходило время переливать из пустого в порожнее.

В конце концов, не могут же люди, даже если они сенаторы, всё время рождать ценные идеи! Ибо даже сенаторам, время от времени, надо отдыхать. И разве важно, если это – время заседания? Всему своё время: время собирать камни и время разбрасывать камни, время экономить воду и время лить воду в дырявый сосуд тщетности.

– Всеобщее возрождение – вот чего жаждет народ, – лениво проговорил фон Верходув, кажется, повторяясь. – Революция уже готова снести на своём пути все препятствия.

Тут сенатор почесал нос, чтобы лучше думалось. Нос был крупный и мясистый. Рука была большая, вся в веснушках. Но, как он не старался, ничего из того, что было заготовлено заранее, не вспоминалось. Тогда он решил импровизировать.

– Учтите, – пригрозил он собравшимся длинным костлявым пальцем, – большинство населения Хватляндии ждёт отставки премьер–министра!

По правде говоря, министр уже утомился. Принимать участие в управлении государством – дело нелёгкое. Вообще Фридрих фон Верходув с удовольствием прилёг бы соснуть часика на два. Но регламент был строг: сенату полагалось заседать ещё целых сорок шесть минут и семнадцать секунд.

– Хотел бы я знать, что представляет собой это большинство и кто в него входит, – внятно проговорил фон Борофф, и развалился в своём кресле, горделиво выставляя вперёд своё безразмерное брюхо.

Бледный и опухший фон Верходув почти с благодарностью взглянул на своего политического соперника.

– Большинство – это те, кто не ошибаются, господин советник, – подчиняясь ритуалу пустозвонства, заявил он. – И учтите, ни один смертный не может доказать свою правоту, там, где большинство видит преступление,

– Кому вообще надо, чтобы народ имел своё мнение? – спросил фон Борофф, задирая толстые брови. – Скорее всего, вам самому, дорогой фон Верходув. Видать, начитались власть книжонкой, именуемой «Defensor Pacis» этого вольнодумца Кафридриха Маргельса, утверждающего, что народ имеет право избирать своих правителей, а так же утверждать и отвергать издаваемые ими законы. Государство, по Маргельсу, это результат договора между народом и его премьер министром. Так полюбуйтесь на плоды вашей идиотской выдумки – собирать Совет Горожан! Только их собрали, понимаешь, а они уж и революцию надумали делать.

Фон Верходув с изумлением уставился на советника, беззвучно разевая рот. Вопросы вообще ставили его в тупик. Ну а вопросы, на которые у него не было заготовленного ответа, вообще вводили в ступор.

– Сам народ не в силах выдумать такого понятия, как революция, – меж тем заявил собранию фон Шайтан не терпящим возражений тоном. – Революции готовятся исключительно в правительственных кухнях.

И обвёл грозным взглядом свой совет. Сенаторы оппозиции переглянулись, пытаясь вникнуть в тайный смысл этих слов.

– Не забывайте, что революция всегда порождает контрреволюцию, – прокаркал сенатор фон Пустофф, по–своему трактуя слова премьера.

Сенаторы от оппозиции снова переглянулись. Правда, на этот раз, растерянно. Да и что можно ответить на подобную угрозу? Кажется, обычный час пустозвонства перерастал в новое качество.

– Революция – это закон бытия, – проквакал с места сенатор фон Верходув, представитель партии Наконечников. – И назревает всякий раз сама собой, когда правящая партия не способна более прокормить свой народ.

Сенаторы пробовали свои силы, коля противника ничего не значащими фразами, как в средние века крестоносцы Земли смущали своих противников ложными выпадами. Однако, в отличие от земных аристократов, поединок сенаторов Хватляндии – поединок крестоносцев не от меча, а от воды, не был кровопролитным. Но, несмотря на всю эту водопроливчевость, поединок этот решал судьбу целой страны.

Между тем, население этой самой страны сидело у аудиовещающих стен и следило за этой перепалкой со смешанным чувством интереса и отвращения. Хватляндцы понимали, что жизнь их рушится. Было непонятно одно – как быть дальше. Причём, самым трагичным во всём этом, было обуявшее народ Хватляндии чувство бессилия.

Всё понимать, знать, что тебе лгут, и быть не в состоянии себя защитить – это ли не страшнейшее горе?! И что может дать бунт, когда нет среди них настоящего вождя?! Сжимая кулаки, каждый хватляндец думал в отчаянии, как быть дальше.

– Как быть дальше? – спросил фон Шайтан своих сенаторов с кислой усмешкой. Голос его звенел. – Наша задача отныне: не допустить ни революции, ни контрреволюции.

– Каким образом? – не выдержал фон Верходув.

– Придумаем что–нибудь, уж будьте спокойны! – улыбаясь одним ртом, заявил премьер. Причём глаза его в этой улыбке никакого участия не принимали. – Историю нельзя пускать на самотёк. Историей надо управлять. Мы призваны народом, чтобы управлять историей. И мы управимся!

Этой замечательной фразой он закрыл сие плодотворное заседание. Вздохнув с облегчением, присутствующие принялись собирать рабочие документы. Поднялся приятный предобеденный шум. И вот уже Базиль с Нимфодором решали, куда бы им пойти перекусить, когда премьер вдруг поманил советников костлявой рукой.

– Как обстоит дело с нашим бывшим министром? – спросил он, нервно постукивая костяшками пальцев по столу. – Я ещё сегодня утром ждал вас к себе. Надеюсь, вы его уже освободили?

Базиль в ужасе взглянул на премьера. Вообще–то они с Нимфодором решили, что накануне премьер просто пошутил. Разве можно выпустить этот ходячий источник скандалов оттуда, куда его так удачно запрятали?!

– Ну, и чего же вы ждёте? – буравя советника по Крайним Случаям чёрными без блеска глазами, снова спросил фон Шайтан.

– Мы готовы доставить вам его в любое время, – прошептал фон Зайкинн.

– Вот прямо после обеда и доставьте! – рявкнул фон Шайтан.

Фон Зайкинн взглянул на шефа: понимает ли он, чего требует?

Говорят же, что самый лютый враг человека – он сам. Ибо никто другой не сумеет навредить сам себе столь благополучно.

9

Шёл седьмой месяц заключения бывшего министра. Фон Саботаж сидел у окна, изучая сад клиники для душевнобольных, обнесённый глухой, бетонной стеной. В стерильной комнате психиатрической клиники пахло хлоркой, лекарствами и ещё чем–то душервотным. Каким образом страна, которая вот уже целый век успешно торговала с Марсом, выиграла войну с Венерой и, наперекор всякой логике и высоким идеям философов, вернула всю планету Зиг к феодальному правлению, никак не сумела победить этот отвратительный запах лекарств в своих собственных больницах?!

– Не может быть, чтобы отсюда нельзя было выбраться! – шептал себе под нос Фотис фон Саботаж, выстукивая на стекле грустный марш.

Но стена, отделяющая сад клиники от внешнего мира была высока.

– Лестница. Вот, что помогло бы мне выбраться отсюда, – водя вспотевшим от волнения пальцем, рассуждал сам с собой душевнобольной министр.