– Так забыть о своём долге перед страной?! – рявкнул фон Шайтан. – И во–о–ще, каким образом этот умник туда попал? Кто дал подобный указ?

– Вы, господин премьер, – не моргнув глазом, ляпнул Базиль.

– Я? Что значит это: я?! Когда?

И с изумлением воззрился на советника по Крайним Случаям.

– Да полгода назад, – подсказал Нимфодор самым сладким, из имеющихся в его арсенале, тоном. И выпустил голубое кольцо дыма из ноздрей.

– Напоминаю, – выскочил вперёд Базиль. – Когда вспыхнула эпидемия среди крокодилов, фон Саботаж предложил клонировать динозавров, а для клонирования использовать скелет птеродактиля, хранящегося в Вьянрицском музее Естествоведения.

Премьер в недоумении уставился в блестящую белую стену перед собой и задумался.

– Вспомнил! – выдохнул он, неудачно пытаясь скрыть своё смущение. – Когда он посвятил меня в свои дикие планы, я представил себе динозавров, бродящих по площади моей столицы, и быстренько отослал его в психиатрическую клинику. Ну, да что тут говорить, сейчас уже это не имеет значения! Освободить его! Слышите? Освободить немедленно!

Нимфодор с Базилем переглянулись. Они–то прекрасно знали причину заключения министра Жизни и Смерти в психиатрическую лечебницу. Знали, что причины заключения Фотиса никак не связаны с какими–то птеродактилями. Но разве смели они говорить о подобных тайнах вслух, да ещё и в глаза премьеру?! Ведь эта внезапная немилость по отношению к бывшему любимцу разоблачала все те невероятные слухи, что ходили в правительственных кругах последние полгода.

Однако именно они прекрасно понимали, насколько приказ освободить Фотиса из психиатрической клиники был опасен не только для премьера, а опасен и для тех, кто решиться этот приказ выполнить. Хотя разве мог премьер предположить, что последует этому его приказу?

И разве возможно будет изменить ход событий, избежать всего того, что премьер сам спровоцировал этим приказом? Ах, если бы он никогда не заикнулся о Фотисе! Если бы его советники нашли в себе силы препятствовать его приказу! Если бы… Но в этом деле было слишком много «если». Слишком много.

Глупость всегда ведет к следующей глупости, пока не приведет к катастрофе.

6

Катарине самой природой не было дано понять мужа. Она, наконец, проснулась и даже соизволила одеться… в совершенно прозрачный пеньюар.

– Это в воскресенье–то ты идёшь работать? – недоверчиво загибая бровь, спросила она. Бешенство колыхало в горле. Свою красоту эта женщина ставила превыше гения своего мужа. Превыше науки. Превыше культуры. Да и что это за слова такие?! Наука. Культура. Гений. Фу! Какая чушь! Она никогда и не скрывала своего презрения к работе мужа.

Впрочем, Диагор не сердился на неё. Он даже верил, что эта недалёкая женщина однажды раскается, осознает свои ошибки и прилипнет к нему душой. Зовите его мечтателем, если хотите. На самом же деле, Диагор был не из тех людей, которые делают сложное ещё сложней. Однако как он не старался упростить сложное, жизнь продолжала вести с ним свою жестокую игру.

Всю жизнь учёный воображал, что разум есть движущая сила Вселенной. Но наперекор человеческой логике, Вселенная жила по собственным законам. Ветер не подчинялся логике. Дождь не покорялся законам разума. Почему же он, Диагор, так жаждал, чтобы любовь им подчинялась?! Был ли он слеп?

– Я сейчас размышлял о своём открытии…, – с энтузиазмом произнёс вслух Диагор, натягивая брюки. Он все ещё воображал, что Катарина сумеет проникнуться его радостью. – Мне кажется, что если применить только что полученную мною формулу, клетки станут множиться раз в 100 быстрее. Таким образом… Таким образом, произойдёт… Чёрт знает что произойдёт! Да понимаешь ли ты всю важность этого открытия?

Бедняга! Он радовался так искренне!

– Моя работа…

– Работа! Работа! – раздражённо проворчала она и принялась яростно пудриться. – Только о твоей работе и слышу все эти годы. А как же я?

Но Диагор был так увлечён своей идеей, что не обратил внимания на её гнев. Никогда, собственно, не обращал. Вероятно, это было ошибкой.

Люди, наверное, никогда не научатся жить каким–либо союзом. Их беспокоят только свои собственные проблемы, их собственное «я».

Диагор полностью подчинил своё существование науке. Катарина же всегда воображала себя героиней романа. И кто знает, как сложилась бы их жизнь, если они оба честно играли каждый свой спектакль. Вероятно, из неё получился бы прелестный шакальчик, претендующий на главную женскую роль, ну а из него – малопривлекательный, но гениальный первый герой.

«Не знаю, гений ли я, – весело подумал Диагор. – Но муж я, должно быть, отвратительный».

Впрочем, действительность недолго занимала его ум. И способна ли действительность долго занимать ум гения?! И зачем гению вообще нужна скучная действительность?

– Кажется, – заявил он вслух, наперекор своим мыслям, – я сделал открытие века, которое изменит будущее человечества. Я изменю будущее человечества!

Именно эту фразу его биограф впоследствии с удовольствием записал жирным шрифтом в свою записную книжицу и обвёл красной рамочкой. Кроме всякой прочей чуши, которую биографы обычно вносят в свои творения, фон Краснобай, в частности, писал в своих мемуарах:

«Пока другие младенцы исторгали свой страх перед миром в первом крике, новорожденный Диагор приподнял голову и осмысленно принялся разглядывать комнату и людей, находящихся в ней. Потом были неинтересные детство и юность, которые Диагор просто ненавидел. Настали зрелые годы, когда ему удачно затыкали рот его знаменитые учителя. Но очень быстро он, наперекор всем им, заявил о себя, как неординарно мыслящий человек… Вернее, он всегда был таким. Просто его неординарность ранее ставили ему в вину».

Что ж! Биографы обязаны знать всё о жертве своих творений! Известно так же, что если они чего–то всё–таки не знают, то они это «что–то» просто домысливают. И не нам, бедным читателям решать, что было и чего не было в жизни знаменитых людей.

Это – частное дело между богиней памяти Мнимосини и биографами.

7

– Прежде чем ты изменишь будущее человечества, может, сходим разок в кино? – спросила Катарина, глядя на мужа с надеждой.

Это было так на неё похоже! Она была так глупа! Но он любил её такой, какой она была. А может, он даже любил её именно из–за того, что она была глупа. Он (страшно даже сказать!) нуждался в ней. Её абсурдные вопросы порождали в его страстной голове самые невероятные мысли. Хотя не очень понятно, каким образом глупость в определённых случаях способна порождать мудрость?! Никто из великих мудрецов так никогда и не объяснил, через какой тайный трепет глупость, порой, перевоплощался в животворящую мысль. Да и никто этого не знает. И, может статься, никогда и не узнает.

– Так мы уже ходили вроде бы…, – пробормотал Диагор, думая о чём–то другом. – Вчера…

Она заколотила озябшим кулачком по туалетному столику.

– Ты хочешь сказать в прошлом году!

– Неважно, – отмахнулся он. – Да пойми ты, то, что я сейчас делаю, важно не для меня одного! Может, я сумею спасти не одну жизнь. В стране царит голод. Надо этот вопрос как–то решать.

Подошёл к ней и попробовал поцеловать. Но она увернулась.

– А я? – её голос зазвенел. – А моя жизнь? Смотри, ты толкаешь меня чёрт знает на что!

Эти слова вырвались из недр её души. Но он, как обычно, не придал им должного значения. Мужчине никогда не понять женской души!

Где–то, Диагор читал про это в книгах, где–то в этом мире существует любовь. Ходит среди людей. Зажигает взгляды. Румянит щеки. Говорят также о счастье. Говорят красивые героини старых фильмов сексапильным героям. И если об этом так много говорят, то надо быть уверенным, что оно, счастье, и в самом деле, должно было бы существовать.

Но где?! И что надо сделать, чтобы сделать свою женщину счастливой? Один ли он на целом свете не знал об этом, или это было чисто мужской прерогативой памяти? И если так, то может ли незнание служить оправданием мужчине?