«На улицу выйдешь, – и день отзовется…» На улицу выйдешь, – и день отзовется, как ласковый сон, — распахнуто лето, как дверь, за которой рассвет. Пройдешь по траве босиком, — и ты снова спасен, от этих обманчивых будней, где выхода нет. И лес расступается, словно деревья зовут за собой, ведут тебя вдоль берегов захмелевшей реки, где шелест рябины, и запах смолы, и простор голубой, и хочется в тень, и случайные мысли легки. Как будто твои заповедные дали все так же светлы, и тайные встречи тебя ожидают вокруг, и феи споют колыбельную у серебристой ветлы, и леший начертит в лесу заколдованный круг. Все дальше и дальше, туда, где в оврагах по пояс трава, где вдоль поселений высокий растет иван-чай. Где ветер полуденный из перелесков доносит слова, но ты не услышишь, поймешь только слово "Прощай!". Заповедные места Я шел туда, где древние луга, сквозь березняк, сквозь лес — прозрачный, жуткий, — я видел захмелевшие стога, и свет, и голубые незабудки. Я видел берег – тихий и пустой, я видел вод прозрачное свечение… Забытый мир – неясный и простой… Покой. Ни ветерка, ни дуновенья. Глубокий час обманчивого сна, где тишина медлительна, и вязка! Течет, течет янтарная волна, плывет, плывет полуденная сказка. Вспорхнут цветы, как бабочки, кружа, качнется даль в прозрачных переливах… И ты поймешь, что у растений есть душа, — лесных купав и лютиков пугливых. Она плывет, пронзительно чиста, она, как солнце, светится над вами… В лесах, где заповедные места не описать, не выразить словами. «Мимо гудящих проводов высоковольтных линий…» Мимо гудящих проводов высоковольтных линий, пробираясь в траве, по стеклянным осколкам, среди густо разросшегося иван-чая и вывороченных пней, я иду к старому деревянному мосту, чтобы посмотреть, как по черной воде, качаясь, плывут кувшинки. «Снова выйдешь из дома, уснешь в заповедном краю…» Снова выйдешь из дома, уснешь в заповедном краю, и на песню твою неземная накатит истома… И деревья замрут, как солдаты, в янтарном строю. и доносится шорох дождя из краев незнакомых. Эта песня – как сон, помоги ей остаться в ночи. Эта песня – как свет, неизбывное летнее чудо. Заплутавший по времени странник, постой, помолчи! Слушай пасмурный звон, что течет в никуда – ниоткуда. Разбуди в небесах корабли, и не дай им сгореть в золотистых лугах, что плывут в заколдованных рощах. Это медленный вальс колдовства, — что же может быть проще чем смотреть на оранжевых листьев текущую смерть. Это звездная ночь, и холмов разноцветная прядь. Это солнечный дом, где живут незаметные мыши… Ниже спелой травы, и самой безысходности тише на покой возвращаются реки, текущие вспять. Колокольчики
Мерцайте, как звезды среди своего небосклона, мои колокольчики, дети июльского ливня, пусть молнии пляшут, из тьмы вырастая, как бивни, — я слышу осколки далекого, легкого звона. Среди синеглазых растений вас нет серебристей. Качаются в детстве мои острова голубые. И, кажется, выйдешь – и выберешь сказки любые, пока шелестят в огороде зеленые листья. Пока трепещат на опушке старинные ивы, пока на душистых ветвях собираются капли. Пока водомерки по лужам шныряют пугливо, а в лужах стоят неуклюже болотные цапли. На мокнущих пастбищах – там, где коровы устало прижались к деревьям, в лугах за рекою бескрайней, на старых усадьбах, в крапиве, я видел немало уснувших цветов, очарованных странною тайной. И, словно спускаясь с холма в бесконечные дали, я в детство свое возвращаюсь, все ближе и ближе к июлю прозрачному, где колокольчики стали такими привычными: кончится дождь – и услышишь. «Что ни день – лихорадка…» Что ни день – лихорадка: рябиновый свет застилает глаза… По пустым половицам бежит полнолуние века. А за окнами – лес, а над лесом растет бирюза. И скрипит колесо. Раздаются шаги человека. Нет у путника слов, одно имя – и то не понять, нет у путника дней – он ни дней, ни дорог не считает. Ты приходишь домой, собираешься сон поменять — а он тает, тает, тает… Где уж тут быть свободным — одна только радость – смотреть, как горит бирюза, как над лесом трава вырастает… Ты уходишь в свой город, в свою заповедную клеть, — а он тает, тает, тает… «В березовом краю, на самом вздохе лета…» В березовом краю, на самом вздохе лета — дороги из полей уходят до небес, и столько чистоты, и солнечного света приносит тебе в дар средневековый лес. Здесь тени так легко крадутся меж стволами; теряясь каждый миг, глубокие, как сны, макушки в тишине блуждают куполами, в прозрачной высоте озер отражены. И зной, в полдневный час, колышет осторожно высокий иван-чай, и стеблями шурша, ветра уходят в глубь травы, и невозможно о чем-то говорить, забыться, не дыша. Зато легко бродить по тропам каменистым, пропасть среди ветвей, и слушать голоса смеющихся дриад, под облаком тенистым, на берегу реки – полузакрыв глаза. |
