И вот как об этом однажды написал он сам (авторская пунктуация сохранена): «Один из основных принципов поэтики – безвременье принципиальное. Но, в принципе, мое место – предсимволизм, начало модерна. Но, по большому счету, оно абсолютно неважно, для того винтажа, который получается. Потом, как Блок всю жизнь писал один текст ("дневник", грубо говоря) – со "Стихов о прекрасной даме" до двенадцати (не беря в расчет "детские" стихи из домашней стенгазеты – отнюдь неплохие), так и я всю жизнь пишу один текст – подкрадываюсь к нему с разных сторон. Обычно, я говорю, что делаю это заведомо (отсюда ухватился за слово "винтаж") на самом деле, мне абсолютно безразлично. Понятно, что лексика, многие приемы, мелодика, в первую очередь идут от Блока, которого знал напропалую и много читал, когда приехал в Питер, и это не могло не сказаться. Но это абсолютно неважно.
На деле, когда я начал в третий раз уже по-настоящему писать (хотя до этого писал, и даже публиковался; на рубеже 1990-х, шестнадцатилетним, чуть было не вступил в СП /тогда была всеобщая чехарда, можно было пролезть/ но вовремя опомнился) – так вот когда я в третий раз, после двух обширных перерывов, стал писать, то сначала основательно проработал колею. За года два продумал и время, и пространство (основные единицы поэтики), и лексику, и методы (скольжение образа, например, как в сновидении). А уж потом начал – с нуля практически, с фонетики. Так что " поэтический мир" как раз продуман основательно …» (Тибул Камчатский. Из переписки)
Волшебная ночь
Андрей Агафонов. (в сокращении)
…. Тибул не пишет "о чем-то", он вообще не пишет, он – поет. Он бессмыслен, как сбрендивший от грозы соловей. Он щелкает и заливается, но, в отличие от глухаря, слышит себя, что позволяет модулировать мелодии, тише – яснее – нежнее – снова взлет, свист, щелканье… Мелодия задается первой строкой, первая строка, собственно, и есть – мелодия, далее следуют вариации, то, что – вытекает…
Лирика Тибула не есть лирика, при всей своей музыкальности. Взволнованное сердце, страсть, нерв, хоть какой-то намек на ЗЛОЕ чувство – отсутствуют начисто, нет их, нет совсем… Странно, что – странно ли? – ЛЮБВИ нет в этих стихах, нет СОВСЕМ, как нет у соловья любовных песен, зачем они ему? Его дело – СЛУХ УСЛАЖДАТЬ… хотя, конечно, некое настроение, неизменное, ровное, прослеживается, от строчки в строчку – достаточно светлое настроение, вроде белой ночи… или белой горячки на рассвете, когда уже устал вырываться, смирился, всхлипнул, затих… И слушаешь уже не то, что происходит ВНУТРИ (чем обычно и занимается поэзия), а то, что СНАРУЖИ. А там все хорошо, без тебя – хорошо, без человеческого, слишком человеческого – слишком хорошо… Бессмысленно давать какие-то советы в поэзии, вполне бессмысленно. Если поэта нет – его сразу НЕТ, и в большинстве работ это сразу же и обнаруживается, по первым строчкам. Придираться к падежам – это от жалости. От гуманизма. Лишь бы не сказать прямо: не пишите больше никогда, не Ваше это, и не будет Вашим. С Тибулом все наоборот – его стихи настолько естественны для него же, они как бы и есть – он сам, и поправлять их (пробовать поправлять) – это все равно что с завязанными глазами пытаться сбрить автору брови, или обрезать ногти… Поэтому просто распахните окно, просто удивитесь, какая ночь сегодня, какая, мать ее, волшебная ночь, и Ваш дом, где бы он ни был, окажется на краю света.
Евгений Антипов (Литературный клуб ХL)
Тибул Камчатский – очень интересный и очень необычный поэт. Да-да, Тибул Камчатский, действительно, поэт интересный и необычный.
Трудно быть необычным в XXI веке, когда в поэзии уже все сделано и сказано. Трудно быть интересным в XXI веке, когда вокруг уйма великолепных авторов. И, если не уклоняться от традиционных форматов и не перешагивать через профессионализм, то чем может привлечь современный автор настоящего читателя? Только аутентичностью. Только способностью жить в своем – феерическом, пусть и не всем понятном, – мире.
Фраза получилась банальная, но не банальна ситуация – потому что в контексте разговора о поэтических приоритетах Тибула Камчатского все оказывается чистой правдой. Он не игнорирует литературное мастерство, он служит ему как Санчо – преданно, добросовестно и без тягостных вздохов. Он десятки раз переделывает тексты, полирует их, хотя сама ткань повествования – а порой его стихи абсолютно нарративны, – виртуозности и не требует. Тибул не жонглирует словесами, не балансирует на жердочке оваций. Он идет себе куда-то неспешной шаркающей походкой, прикрыв глаза, и ведя порою страстные диалоги с реципиентами своих иллюзий.
Былинность, сюжетная архаика, синкретический мир персонажей его стихов – это не ролевые игры, не поза, не Есенин-2020. Это простой и честный уход от реальности в беззаботное пространство русского мифа. Если русское пространство вообще может быть беззаботным.
Но ведь настоящий художник и должен уходить от реальности, тем более, если она, реальность эта – сфера циничных гаджетов и пластиковых цифр. Тибул Камчатский уходит туда без малейших признаков жеманства, слегка пряча свое имя под витиеватым псевдонимом. И живет там, в своем мифе, без оглядки по сторонам. Живет добродушно, самым естественным, но и опасным образом.
Потому что из пространства мифа никто не возвращался.
Дом на краю света и тьмы
Нине Николаевне Сумароковой
Это вечное счастье свободы в промозглом окне…
Это мне непонятно,
как год промелькнет вслед за годом…
Непогода души – золотых моих дней непогода, —
Вот и все, что осталось от этого времени мне.
Арабелла
Осыпалась с ветвей позолота…
Наяву или в памяти давней
снились мне расписные ворота,
снились мне деревянные ставни.
И кольцо на воротах скрипело:
отворялись тяжелые створы, —
ты сидела у окон и пела,
рисовала на стеклах узоры.
И луна, переплавленным воском,
там, где небу открыта ограда,
уплывала по блещущим доскам
в глубину незнакомого сада.
Пахли двери морскою травою.
Капли медленно падали с крыши.
Проносились вдруг над головою
то ли оборотни, то ли мыши.
Ты, смеясь, выходила из дома,
принося с собой запах домашний.
И как будто туман незнакомый
подымался над черною пашней.
Пошатнулась, исчезла ограда,
осторожно захлопнулись двери.
На опушку уснувшего сада
выходили печальные звери.
Все – князья твоей будущей свиты,
братья, сестры твои дорогие…
Виноградом цветущим увиты
твои груди и плечи нагие,
в волосах твоих – клевер и розы,
из очей твоих – свет васильковый…
Серебристые серьги – как слезы,
на руках – золотые оковы.
Только кликни – и мир растворится,
и звенящие реки сольются,
тени, звери, как вольные птицы
в небо синее стаей взовьются.
Уплывай же и ты вслед за ними,
осторожно, печально, несмело,
я запомню холодное имя —
королева, звезда, Арабелла.