1993 «Как тишина пронзительно ясна!..» Как тишина пронзительно ясна! Мне не до сна. Зима в окно стучится. А у меня в душе – опять весна: капель, свирель, лесная медуница. А у меня – забот невпроворот. Плетут густое кружево метели. И бьют часы. И скоро Новый год. И дни, кружась, как листья пролетели. И тишина… И только слышно мне, как во дворе бормочет что-то ветер. Мороз узор рисует на окне, и больше – никого на белом свете. Но мне не скучно. Я сижу больной, смотрю в окно, на снежные аллеи… И оттого, что нет тебя со мной, мне на душе становится светлее. «Мое детство – в избе деревянной…» Мое детство – в избе деревянной… Чу! Ты слышишь: блуждает по крыше домовой – растревоженный, пьяный (или мыши). Копошится в угодьях чердачных, шебуршит прошлогодней трухою, занимается в окнах прозрачных чепухою. Вот и совы – нахохлившись, тихо — как шары на косматых деревьях. Ходит-бродит мохнатое лихо по деревне. Мир вам, в дебрях шуршащие мыши, мир вам, ветви с рогатой совою… О, ветра! Заметите мне крышу золотою листвою! Над пропастью во ржи Целый век на косогоре древнем догорают млечные огни. Спят во мгле забытые деревни, и проходят медленные дни. Остановишь миг – зайдешься дрожью: видишь вдруг, как в поле у межи, все идет себе по бездорожью кто-то белый в сумеречной ржи. Подойдешь поближе – растворится, станешь дальше – явится опять, и не знаешь: то ли это снится, то ли кто-то время движет вспять?.. Кто там, кто там бродит в белом платье? Что он ищет в поле спелой ржи? Кто там? Провиденье иль проклятье ходит вдоль некошеной межи? Никнет сумрак синей паволокой. Меркнут звезды. Ты все ждешь и ждешь, кто придет из этой тьмы глубокой? — ни души… ни звука… просто дождь. А потом, промокнувший до нитки, ты уйдешь, дыханье затая, выйдешь к дому, встанешь у калитки. Скажешь тихо: «Здравствуй, Дженни! это я»… Дом на краю света
Здесь в каждом окошке – спускается вечер, здесь в каждой пылинке живет волшебство… Как стелется вьюга! Как падают свечи, когда над страною идет рождество! Засыпан снегами, застуженный стужей, ты кружишь по свету, как будто во сне. А я так скучаю! А мне очень нужен твой вечный покой в неземной стороне. Качаются звезды над крышей старинной, колышутся ветви, белье теребя, а снежные ветры приходят лавиной, и в край незнакомый уносят тебя… «Поет ли песню ветреная стужа…» Поет ли песню ветреная стужа, живу ли я в забытом городке, — а все один. И мне как воздух нужен и дым костров, и звезды на реке. Ах, что мне делать, в этой круговерти? Проходит день, душа моя легка. Я вам пишу о старости и смерти … А сам живу, влюбленный в облака. Сады моей души цветут и дышат росой лугов и царственных болот. Какая даль! Меня никто не слышит. Какая ночь! Меня никто не ждет. Меня забудут – даже на мгновенье не станут верить в искреннюю ложь. В такие сны! В такие откровенья! Душа, душа, зачем же ты поешь? «Глаза тонули в дымке нежной…» Глаза тонули в дымке нежной… Она сидела у окна, вишневый ветер, вьюгой снежной, врывался в дом. Была весна. Мотивы счастья и печали являлись к ней издалека. А люди шли, и замечали лишь облака. Но, впрочем, сказок их тяжелых слова ей были не нужны. Она любила сонный шорох и вдохновенье тишины. Она любила постоянство своих надежд. За годом год смотрела в синее пространство, непостижимый небосвод. Смотрела – все ей было мало… Но сердце, догорев дотла, вдруг замерло. Она устала и умерла. Но смерти этой не заметил никто. Лишь, уплывая прочь, весенний месяц, чист и светел, мечтал всю ночь о летних днях, таких беспечных, о золотистой мгле в крови, о том, что мило и не вечно… И о любви. И о любви. Анна Тускло вспыхнули зарницы. Птицы черные кричат у открытого окна. Анна, где ты? – Тишина. У разбросанной постели — теплится свеча. На лощеных половицах — кровь, свежа и горяча. А на небе – призрак мнится, тихо, тихо песня льется… Я хотел бы превратиться в теплый ветер, что коснется твоего плеча. |
