Наружная дверь скрипнула и во двор осторожно вошёл мой брат. Передав поднос мне, моя мать подошла к брату и начала кричать:
– Ты что, не заходил домой?! Всё это время был на солнце, просто невероятно! Весь горишь, всё лицо в веснушках! – с отвращением закончила моя мать.
Мой брат умыл руки, и даже не взглянув на меня, залез на топчан. Моя мать вынесла столовые приборы и чуть ли не швырнула их на стол.
Вернулся с работы мой отец, вымыл руки и тоже приступил к ужину. На наше тихое приветствие он едва кивнул.
Как и всегда, все ели молча. Мой брат ел быстрее обычного и явно хотел смыться из-под сверлящих глаз матери как можно скорее.
– Куда это ты собрался? На улицу больше не выйдешь, – грозно сказала мать, когда мой брат осторожно спускался с топчана.
– Он что-то натворил?
– С утра где-то шлялся на солнце.
Мой брат переминался с ноги на ногу, ожидая вердикт. Голову как обычно при разговоре с родителями он не поднимал.
– Пусть три дня из дома не выходит, – неожиданно просто сказал мой отец.
И на этом всё. Родители не поинтересовались, чем был занят мой брат, было ли это необходимо, с кем он провёл время. У нас никогда не было перечня правил, нарушение которых влечёт к наказанию. Сегодня мы могли провиниться за дело, которое вчера было вполне допустимо и на которое никто бы не обратил внимание. Моему брату и мне оставалось лишь обрадоваться, что проступок не вызвал гнев у отца, что могло привести к гораздо более серьёзным последствием, чем домашний арест на три дня.
После ужина родители ушли в зал смотреть телевизор, я убиралась на кухне. Мой брат остался сидеть на топчане с обмазанным толстым слоем сметаны, по настоянию матери, лицом. Домыв посуду, я залезла на топчан, уселась чуть поодаль от него и ждала, не начнёт ли он разговор. Он продолжал сидеть тихо, не обращая на меня внимание. Сделав над собой усилие, я пододвинулась к нему и пыталась заглянуть ему в глаза. Он отворачивался, хмурил брови, но в конце концов улыбнулся.
– Почему вы такой сегодня?
Мой брат пожал плечами и вздохнул. Ещё несколько минут он молчал, ковыряя поверхность одеяла.
– Если я расскажу тебе кое-что, ты потом никому не расскажешь? – наконец прошептал мой брат. Я активно замотала головой и широко раскрыла глаза.
– Я сегодня видел что-то очень странное, какой-то совсем необычный сон… Был внутри очень высокого, белоснежного, просторного здания, в каком никогда не бывал, и там была такая длинная лестница, я всё поднимался, поднимался, и казалось, ей нет конца…
– А потом? – брат постоянно прерывался, и мне нужно было просить его закончить рассказ.
– Потом я наконец поднялся до последнего этажа, смотрю в окно, а я уже в космосе. Пытаюсь увидеть основание здания, и не могу разобрать. А снаружи черным-черно, и звезды так близко, как я никогда их не видел… И вдруг меня кто-то позвал с другого конца зала, я обернулся, а там стояла девочка… девушка у открытого балкона…
– Похожая на меня?
– Нет… не знаю. Я не разглядел лицо. Она зашла на балкон и прям прыгнула в открытое пространство. Я хотел закричать, но потом понял, что она не упала, а спокойно плывёт в космосе и смеётся. Хотел тоже прыгнуть, но проснулся.
Мой брат никогда не рассказывал мне ничего подобного. Сердце сжималось от осознания, что он поделился только потому, что был уверен, что я ничего не пойму и забуду на следущий день. Он так нервно ковырял свои пальцы, сметана стекала у него с подбородка, и он ловил капли ладонями, от чего порой мне хотелось улыбнуться. Всё его существо говорило о том, как был важен ему этот сон, как много он для него значил. Хоть мой брат постоянно прерывался, будто сдерживал себя, я знала, что в тот момент он был открыт, как никогда, и мне так хотелось, чтобы он всегда был со мной таким.
И как замечательна была бы жизнь, если бы люди не боялись делиться сокровенным, не боялись обращаться друг к другу с открытым сердцем. Как прекрасен был мой брат в этот момент, когда не боялся осуждения или непонимания. Он был сосредоточен на том, что копилось внутри него, и в итоге, как мне показалось, был рад, что не стал сдерживать всё у себя.
С тех пор мой брат грезил о космосе, как и тысячи других советских мальчишек. Но я верила, что его мечты отличаются.
II. Красивое сердце.
Я ещё видела сны, когда услышала голос дедушки, разговаривавшего с моей матерью. Череда ярких картинок тут же сменилась моим блекло-белым потолком, и я сразу же спрыгнула с кровати и оделась. Кое-как умывшись и даже толком не вытерев лицо, я босиком побежала к топчану, где меня ждал смеявшийся дедушка.
Он поднял меня своими хоть и немолодыми, но такими сильными руками и усадил возле себя, продолжая широко улыбаться и смотреть с теплотой. Мне не требовалось, чтобы он постоянно крепко меня обнимал или что-то без конца рассказывал: его присутствия было достаточно, что чувствовать безусловную любовь такой мощи, которая не уместилась бы и в десятерых.
Через несколько мгновений прибежал мой брат. Сначала он пожал дедушке руку, а затем, рассмеявшись, обнял его. Я обрадовалась, что хотя бы с дедушкой мой брат был по-прежнему весел.
После завтрака дедушка потянулся к своей сумке и долго в ней рылся, наблюдая за нашей реакцией. Мы привыкли, что дедушка часто приносил нам подарки, но это, естественно, было далеко не самым главным, за что мы его любили.
– Что-то я перестал видеть здесь твои красивые рисунки на асфальте, надо это исправлять, – улыбаясь, дедушка протянул мне красивую коробку с мелками, такую большую, какую я никогда нигде не видела. Я хотела сказать, что родителей раздражают рисунки, но осеклась и искренне поблагодарила его.
– А ты всё ещё каждый день коротаешь время на футбольном поле, Искандар? – спросил дедушка моего брата, протягивая ему мяч, как у профессиональных футболистов.
– Наш мяч как раз сдулся, спасибо большое! – глаза моего брата светились от восторга.
– Вот уж не знаю, на футбольном ли поле любит теперь одиноко бродить мой брат, – сказала я и тут же пожалела об этом. Я не хотела ни с кем говорить об этом, но дедушка был исключением, и, возможно, мой брат сам рассказал бы ему. Но неожиданно в голову пришла мысль, что это был секрет от всех, включая дедушку.
Мой брат, который начал играться с мячом, как только получил свой подарок, после моих слов уронил его и мешкал подбирать.
– А где вы столько времени были, Дода6? Почему так долго не приезжали? – сменил тему мой брат.
– Я был на важной конференции в Москве, – улыбался дедушка. Он не стал допрашивать моего брата, но я точно знала, что ничто не могло ускользнуть от его внимания.
Они ещё долго обсуждали различные научные открытия и исследования, освещённые на мероприятии. Я не имела ни малейшего понятия, о чем шла речь, и удивлялась, как за три года в школе мой брат научился уверенно поддерживать разговор на такие сложные темы. Я молча проводила свой собственный эксперимент – давила пальцем в щеку дедушки, следила за тем, как она деформируется и как медленно, в отличие от моей щеки, приобретает прежнюю форму.
По воскресениям отец вставал очень поздно, но поскольку он не появлялся слишком долго, я поняла, что он позавтракал на кухне. Через некоторое время он вышел во двор и прямиком направился к выходу. Мой дедушка громко с ним поздоровался, в ответ отец коротко кивнул ему и вышел на улицу, так и не произнеся ни слова. Близился полдень, и с каждой минутой жара становилось всё более невыносимой. Я удивлялась тому, как мой отец, никогда не покидавший наш относительно прохладный двор на выходных в такое время, настолько стремился избегать дедушку, что предпочитал находиться в пекле, чем на одной территории с ним.
Дедушка весь день проводил с нами, лишь на некоторое время отлучаясь на молитву. Мы играли в мяч, срывали плоды тутового дерева, обливали друг друга водой. Аскаралиевы на выходных часто уезжали в город; в течение дня нас переодически звали гулять Умаровы и Юра, видимо, скучавшие втроём. Мы с братом выходили за двор лишь на пару минут, чтобы сообщить ребятам, что у нас дома гостил дедушка и мы были заняты. Я любила своих друзей, но когда приезжал дедушка, ничто на свете не могло заставить меня отлучиться от него. С нами он вёл себя, как наш ровесник, с энтузиазмом поддерживая любые наши затеи и ни разу не жалуясь на усталость. Я не могла представить больше ни одного взрослого, который с такой лёгкостью мог бы забыть о том, что он взрослый.
