Он грозно посмотрел на Крапивницу и, согнувшись, побрёл к центру деревни. Пробираясь от стены к стене, перемещаясь по узким улочкам и подворотням, Уэльт добрался до судилища и притаился на крыше одного из выходящих на площадь зданий. «Мать» стояла на коленях на деревянном подиуме, рядом с которым ждала своего часа толстая петля виселицы. Руки и ноги у женщины были связаны, одежда на теле порвана, а всё лицо было в запёкшейся крови. Видимо, стражники за эти несколько дней решили поучить «мать» уму-разуму, не дожидаясь приговора.
Вокруг народ кишел, как полчище мух, слетевшихся на вонь. Все ждали крови. На судейском кресле, в центре арены, сидел главный помещик. Он внимательно изучал какие-то записи, то и дело советуясь с одним из солдат. Через десять минут суд начался.
Один за другим на трибуну выходили люди, которые были чересчур впечатлены проповедями Сверчка, и пересказывали его слова в своей вольной трактовке. Затем в центр вышли солдаты, которые принимали участие в задержании «матери» и «личинок» в городе Астегоре. Все они описывали невероятную жестокость и бесчеловечность, которую «мать» проявляла в схватке с Уэльтом.
– Когда чудовище схватило одну из девочек – эта женщина извернулась и саблей отрубила бедняжке руку, чтобы та не тащила их назад, – врал один из стражников.
Уэльту хотелось бросится на всех этих лжецов и предать своему собственному суду, но он ждал. Его сердце ещё не окончательно превратилось в камень, и он хотел услышать оправдание главной виновницы.
Наконец, в качестве свидетеля обвинения вышел сам Сверчок. Его лицо было холодным, как снег на улицах. Он даже не посмотрел в сторону той, кто когда-то его приютила. Опустив глаза в пол, он стал припоминать «матери» всё, чем когда-то был обижен. Он вспомнил и своё похищение, и похищение детей в других городах, и то, как его заставляли красть детей и прививать им любовь к бродяжнической жизни. Он вспомнил все обиды и наказания, вспомнил, как «мать» не давала ему общаться с сёстрами и, конечно, он вспомнил Пиявку, которую женщина ослепила и оставила на дороге умирать одну-одинёшеньку. Он говорил всё это на одном дыхании, чтобы ни в коем случае не остановиться и не разразиться слезами боли и отчаяния за все те годы, что ему пришлось пережить.
По мере того, как он раскрывал толпе свою душу, народ вскипал. Гневные отзывы слышались со всех концов улиц, жаждая мщения. Камни и плевки летели в сторону униженной женщины, а она сидела и смотрела вперёд себя, тщетно пытаясь поймать взгляд Сверчка.
Когда обвинение закончило, судья дал слово «матери». Несмотря на то, что она была связана по рукам и ногам, избита и истерзана, она встала и, гордо подняв голову, стала отвечать всем, кто пытался сломить её дух.
– Меня обвиняют в трёх вещах: в жестокости к людям, в краже детей и к беспощадности к своим же «личинкам». И я отвечу на каждое из обвинений. Вопреки тому, что вы говорите – я не жестокая. Я отражение вас всех, плюющих в меня, кидающих камни и жаждущих увидеть болтающуюся на верёвке связанную женщину, чья судьба никому из вас неизвестна. Но вы правы – я не человек. Я – продукт вашего мира, полуфабрикат ваших собственных страстей, я – сырьё, из которого слеплены все вы, но не прикрытое лицемерием, нечистотами вывернутое наружу. Поначалу, я думала, что вы боитесь меня, потому что не хотите видеть во мне ваше же собственное отражение. Но нет, вы хотите. И забитые улицы, пришедшие на казнь – тому подтверждение. Вам хочется хоть на миг стать такой же, как я, и поэтому вы здесь. Для вас не имеет значение, кто перед вами стоит – вам важно, чтобы перед вами висели. Для вас это весело. Вам это нравится. Вы чувствуете, что, лишая жизни, вы становитесь на одну ступень с богом. Нет, я не чудовище. Я – обратная сторона зеркала вашей души. Но и вы – тоже не чудовища. Вы – люди. Вы родились такими. И потому, я вас прощаю.
Она обвела глазами площадь. Народ смолк и слушал.
– Вы обвиняете меня в том, что я краду ваших детей. И я не стану отпираться – да, я и, правда, краду ваших детей. Но не чтобы отнять у них дом – чтобы спасти их. Не от вас – от других, кто так же крадёт ваших детей, но не чтобы усыновить, а чтобы поработить. Я знаю это, потому что и сама была ребёнком. Потому что и меня саму точно так же едва не поработили. Мне тогда было десять лет. Как и сейчас, тогда я была очень нелюдимой. И надо мной смеялись. Надо мной издевались. Я всегда была одна. Но мне хотелось иметь друга, хотелось играть и с другими детьми, хотелось быть счастливой. Поэтому я приходила туда, где играют дети, и пряталась. Я забивалась в дальний угол и представляла себя на месте одной из девчат. Я слушала, как играют другие, и думала, что вот так же играют и со мной. Пока меня не находили и не прогоняли. И в тот день я так же слушала. Я укрылась брезентом, снаружи замаскированным под газон, и, прячась под ним, поползла на лужайку, где игрались дети. Я наблюдала за ними и мечтала хоть раз оказаться в их компании. А потом пошёл дождь, а вместе с дождём пришли и они. Похитители. Я не видела их целиком – только массивные белые ноги. Они подходили к детям и забирали их куда-то. Я хотела вылезти и посмотреть, но мне было страшно. Очень страшно. Когда всё закончилось, я побежала домой позвать на помощь. Но в ответ я наткнулась на непонимание. Никто из жителей не видел похитителей. Родители пропавших детей винили в своём несчастье меня. И никто не встал на мою защиту. Даже мать. Она и ещё несколько женщин даже не вспомнили, что у них были дети. Дабы избежать народного самосуда я спряталась лесу. Я шастала по посёлкам и воровала по мелочи, пока через год в том городе, где я остановилась, вновь не пропали дети. Как и тогда, никто ничего не видел и не помнил. Я не оставила это просто так. Я стала узнавать обо всех городах и посёлках, куда являлись похитители, и нашла в их действиях некую закономерность. Вскоре, я научилась предсказывать, где и когда появятся охотники на детей. Я приходила в города и во всё горло кричала людям, чтобы они прятали своих чад. Но меня не слышали. О моих словах вспоминали лишь тогда, когда было слишком поздно. Но не для того, чтобы прислушаться к ним, а чтобы найти меня и обвинить в злодеянии. Меня стали преследовать. За мою голову объявили награду. Я стала изгоем. И я приняла на себя лик изгоя. К тому моменту я уже не была девочкой. И поэтому я решила стать «матерью». Я стала красть детей из тех мест, куда должны были прийти похитители. Я брала не всех – только тех, с кем бы меня не поймали, кто бы не выдал – детей, которых недолюбливали свои родители. Я уводила их далеко прочь от домов, а через несколько дней в те места являлись охотники за детскими жизнями. Их остановить я не могла. Так, год за годом, я собрала свою собственную семью, обзавелась детьми – «личинками», ещё не вылупившимися из своих детских мирков. Я стала воспитывать их, научила выживать, научила помогать им спасать таких же, как я, таких же, как и они. Я любила их, и учила любить их. И они любили. Все до единого.
Именно в этот момент взгляды Сверчка и «матери» встретились. Словно по волшебству, на глазах у них выступили слёзы.
– Но каждый – по-своему. Порой, наша любовь заставляет нас делать глупости и ошибки. Особенно, когда начинает казаться, что ты достоин какой-то особой любви, нежели другие. Но Пиявка не была ошибкой. Эта девочка была больной. Многие считали её отсталой, да и я когда-то так думала. Но по пути мне встретился знахарь. Он прочёл болезнь ребёнка – у неё была опухоль мозга. Её убивал рак. Поэтому она была медлительной, поэтому она много не понимала, и поэтому в последние дни она стала забывать всё на свете. И меня, и мою семью. И даже саму себя. И единственное, как можно было побороть болезнь – это выжечь её, пробираясь до самого мозга. Знахарь побоялся это сделать. Он предпочёл смерть для девочки, нежели мучительное лечение. А я не побоялась. Я договорилась с ним, что оставлю ребёнка в лесу, а он сходит в ближайший город за семьёй, которая согласится приютить бедняжку. С собой я взять её не могла – со мной она бы не выжила. В ту же ночь пропал и Сверчок. Он стал против меня. Он стал путать мои планы. Он стал ходить по городам и запугивать мной. Но я терпела. Потому что любила его. И потому что знала – он делает это из любви ко мне. И даже после его предательства, после того, как он натравил на меня чудовище и посадил за решётку, после того, как выступал против меня в суде, я прощаю его. Слышишь, Сверчок, я прощаю тебя! Прощаю!
