Суд шёл. Под пристальным взглядом великана, обретшего силу. В заточенных когтях чудовища. В каменном лице и сердце Гкхадту'Уэльта.

– Ты не думаешь о том, что после всего, что ты сделал и делаешь, ты стал таким же, как и те, кого ты судишь? – как-то спросила его Мия.

– Думал ли я над подобным вопросом, сложным, часто всплывающим? Думал, задавался. И ни раз приходил к одному и тому же ответу: нет – другой. Я – растение совершенно иного семени, но единой с ними почвы – сухой и безжизненной. Именно потому моё тело покрыто шипами, пиками, именно потому мои листья жухлые, а бутоны невзрачные. Да, возможно мой лик похож на лик того нелюдя, что гибнет под моими клыками и когтями, нелюдя, приносящего боль и несущего скорбь. Возможно, я не меньше него заслуживаю суда строгого и самой жестокой расправы. Но я не такой же. Как разные растения из земли получают разные питательные вещества, так и меня питают иные мотивы. У бандита, убийцы, вора, продажного толстосума – любого осужденного мной – на уме лишь они сами, их комфорт, прихоть – их эгоизм, различные стороны их драгоценного и вездесущего «я», которое они стремятся выпятить, как павлин, красующийся своим пышным хвостом. Не видят они, что выглядят не как павлины, а как павианы, и на показ выставляют они вовсе не хвост. За это самолюбование, за ещё одно зернышко комфорта эти твари готовы продать души всех окружающих. Кто-то из них сам нажимает на курок, но большинство молча делает то оружие, из которого рано или поздно выстрелит убийца. Это большинство защищает свою нравственность за маской неведения – просто не задумываясь о последствиях и людских жизнях, судьбах. Но в корне их зла неизменно остается эгоизм. Мой корень зла куда толще – он не состоит из чахлого стебелька собственного благополучия и личных интересов. Он сплетен из веток сотен и тысяч обиженных, преданных, обманутых. Мой стебель заряжен вековым терпением и проглоченной обидой. Слишком много было съедено обиды – настолько много, что она рвотой рвется наружу. Мой корень зла весь пропитан ненавистью – не моей – всего человечества! Ненавистью к коррупции, безнаказанности, ненавистью к упадку, против которого люди не в состоянии восстать поодиночке.

– Но если не поодиночке? Если всем дружным миром? – возразила Мия.

– Тогда они всем дружным миром станут подобны мне, недружному мне. Так как нет против силы и насилия другого средства, чем ещё большая сила и насилие. Что бы там ни пели романтики-гуманисты, только крепкий кулак да острые зубы способны загнать мелкого хищника обратно в нору.

– Но это ведь плохо…

– Да, это плохо. Это такое же зло. И я обрекаю себя на это зло ради вас. Ради множества слабых и не покинувших круг праведности людей. Во имя человеколюбия, человеколюбие приносится в жертву. И у этой жертвы нет ничего общего с эгоизмом… разве что чувство мести и давней обиды, глубоко затерявшееся во всех остальных звериных чувствах, которые с каждым днём поглощают меня всё больше и больше. Это отличает меня от моих жертв, дарующих последние вздохи лезвиям моих когтей.

После такого и подобных ему рассказов, когда чудовище замолкало, Мия долго сидела в растерянности. Она никак не могла определиться: то ли стоит бояться это существо, то ли с ним можно вообще ничего не бояться. Так в один из дней девочка решила довериться хозяину пещеры. Она рассказала, как встретила цыган и что она делала в лесу. Она рассказала о том, что потеряла свою мать и теперь ищет её. Она рассказывала свои воспоминания и ощущения, но никак не могла вспомнить ни лица, ни имени матери. Лишь какие-то образы, вспышками появляющиеся в её сердце. Мия поделилась своим беспокойством и тем, как она скучает по маме. Она не была уверена, что чудовище её слушает. Хотя Гкхадту'Уэльт и способен был читать чувства в сердцах людей, но его стеклянные глаза вновь приковало к себе бездушное пламя. Наверное, именно из-за этой неуверенности и было рассказано слишком много.

Наутро, когда девочка ожидала, что очередной день ей придётся просидеть взаперти, пока Гкхадту'Уэльт будет на охоте, он подошел к ней, аккуратно взял на руки и большими скачками понёсся через плато и хребты, через высокие пики и крутые обрывы. В мгновение ока они оказались у небольшой деревушки на склоне горы. Ленивое время нежилось под солнцем мирного быта простых людей. На улице дети играли в снежки, и к удивлению Мии никто не испугался внезапного появления монстра. Из одного из домов вышел морщинистый человек средних лет с густой чёрной бородой, держа в руках толстую сигару. Он подошёл к новоприбывшим и поприветствовал их.

– Давно тебя не видел, Уэльт. Что привело тебя в наши края? – было видно, что местный житель был другом зверю.

– Это – моя гостья. Она проводит зиму, лютую, холодную, до костей пробирающую, в моей пещере. Я забочусь о ней. Но вчера она поделилась со мной своим горем – печальным, не по годам к ней сошедшим. У неё потерялась мать, и она, бедняжка, в одиночку пытается её найти. Я помогу ей. Я пощажу жизнь любому преступнику, кто без обмана поможет мне найти её родителей. Но если он захочет меня обмануть… его жажда уйти от ответственности темной стороной повернется к нему.

– И пока ты будешь в странствиях, я должен присмотреть за твоей новой любимицей? – предположил горец.

– Не присмотреть – заботиться! – сказал Гкадту'Уэльт, словно выдыхая из себя эти слова. Как дикий зверь он сорвался с места и помчался через горы прочь.

Мия была ошарашена происходящим. Существо, которого она так долго боялась и винила в смерти Тагара, хотело дать ей то, о чём она мечтала каждую ночь. Притом, без лишних слов, без пустых обещаний и, что главное, без всякой причины. Из доброй воли! Не требуя ничего взамен. Видимо, в этом монстре добра сохранилось намного больше, чем он сам в себе видел.

Фермер, смотревший в след уносящемуся чудовищу, повернулся к девочке с улыбкой.

– Как тебя зовут, милая?

– Мия, – протянула она.

– Красивое имя. А меня – Кавзук. А что это в руке у тебя такое интересное?

– Это мишка! Мне его друг сделал.

– Друг? – горец призадумался, не представляя, как Гкхадту'Уэльт может сделать своими огромными лапами деревянную игрушку. Может речь идёт не о нем? – А где он сейчас?

– Он… – Мия внезапно поняла, как сильно она соскучилась по Пару, – далеко.

– Ну, ничего. Зато новые друзья совсем близко. У меня есть дочь как раз твоего возраста. Хочешь с ней познакомиться?

Мия молча кивнула.

– Вот и хорошо! Агнесса!

Крестьянин позвал свою дочь. На зов прибежала красивая черноволосая девочка с тонкими чёрточками бровей, будто нарисованными лёгким движением чернильного пера. Её губы были алые, как кровь, её кожа была настолько светла, что нельзя было однозначно определить, от чего ярче отражается солнце: от лежащего кругом снега или от её лица. А может это так светилась её улыбка? Девочка напоминала большую ожившую куклу. В ней было нечто загадочное, но эта загадка скорее отталкивала от себя, заставляла насторожиться, нежели вызывала любопытство. Однако Мия приняла её, как родную. То ли за её веселость, пусть и слегка надменную, то ли из-за того, что Мия, как в воздухе, нуждалась в друге.

Девочки со временем очень сблизились. Весь день, пока Кавзук работал в теплице, они играли недалеко от дома. Мия пыталась было навязаться к хозяину в помощницы, но Агнесса её отговорила.

– Мы же леди! Нам не положено работать! – преисполненная достоинства говорила дочь горца. – Лично я ни за что на свете не стану гнуть спину, когда рядом будет хоть один мужчина. Труд – для них, красота – для нас.

По вечерам все собирались у камина и рассказывали разные истории. Не обошлось и без расспросов Мии о её жизни. Особенно хозяев интересовало, как она познакомилась с чудовищем и стала его любимицей. Но когда девочка начала свой рассказ, она к своему удивлению никак не могла вспомнить всех обстоятельств. Начало её рассказа начиналось в лесу, а заканчивается высоко в скалах… но что было посередине? Что было между одним моментом и другим? Волшебным образом, любые воспоминания о Дороге всех Дорог испарились из её головы. Последнее, что она помнила, были фантомные места, которые тусклыми вспышками мерцали в её сознании. Ещё оставалось ощущение, что она прикоснулась к чему-то великому, и великое это – внутри неё. Эти преждевременные для Мии ощущения заполняли её всякий раз, когда она пыталась вспомнить о том таинственном месте.