К четырём мужчинам – двум ударникам, одному гитаристу и саксофонисту – присоединился пятый – судя по всему, их солист. Они закончили своё выступление и, явно довольные собой, собирались прогнать пару кружек пива, пока их жёны – хвала Господу за болтливых подруг – не узнали об окончании «гастролей». Да и пойдут; что может отбить желание ощутить вкус прохладного пива во рту? Да ничто! Просто у них теперь появилась ещё одна тема для бесконечных разговоров – их славное прошлое и их игривые девчонки, большинство из которых вот уже несколько лет смотрят влюблёнными глазами на крышку гроба.
– Ну что вы смущаете молодых-то, а? Старые пердуны! – сказал солист и залился смехом – отрывистым, дающимся с трудом после такой нагрузки, в нотках которого была слышна слабая-слабая хрипота. – Пойдём, Bad Boys! – Он махнул всем рукой и направился к гримёрке, подмигнув Егору, когда проходил мимо.
Все Bad Boys – старые телами, но молодые духом – пошли за ним, и один из них (вроде бы ударник) схватил Егора за локоть и, чуть нагнувшись, шепнул ему на ухо:
– Не позволяй никому сбить тебя с пути.
И ушёл. Просто ушёл, оставив после себя витающее облачко сухих духов, смешанных с резким запахом мужского пота. Дверь в гримёрку закрылась, и до Егора донеслась фраза: «Ты уже задолбал всем это говорить!». Скрипучий смех старых голосовых связок. Обмен любезностями в сторону друг друга а-ля: «Влад, это что за страхолюдина только что пробежала? Твоя жена?» – «Это было зеркало, кретин». Снова прерывистый смех, всё удаляющийся и удаляющийся. И в конце концов – полная тишина. Лишь звон посуды да голоса посетителей раздавались из зала.
– Что он тебе сказал?
Вика смотрела на него, и он с удивлением заметил слабую тревогу в её глазах. Лишь бледный её призрак, но всё же достаточно видимый, чтобы заметить его.
Егор выбрал лучшую улыбку из своего арсенала и натянул её на лицо. И это сработало. Вика улыбнулась в ответ, но в глазах её всё так же стоял вопрос.
– Да предложил выпить с ним. Я бы пошёл, да вот только, – он взглянул на неё, – думаю, рядом с нами постоянно будет ошиваться какая-то девица с ярко-рыжими волосами, всё время прикрывающаяся газетой.
– Да вы посмотрите на него! – обратилась Вика к отсутствующим зрителям. – Будто я всегда слежу за тобой! Можно подумать, я только и делаю, что хожу за тобой по пятам с биноклем в руках!
– Тогда почему у меня никогда нет непрочитанных сообщений?
– Ты… – Она запнулась, не зная, что ответить. Он всегда умел выбрасывать именно те фразы, что вгоняли её в ступор, заставляя напрягать все извилины мозга, чтобы вынудить хоть какой-то ответ. – Ты сам их читаешь! И вообще, какая разница, что я д…
– Тшшш… – Он прижал палец к её пухленьким губам – таким манящим и сладостным, что Егор с трудом подавил в себе желание поцеловать и почувствовать слабое движение её языка. – Слышишь?
Она напрягла слух, тут же поняла, о чём он говорит, и улыбнулась своей глупой девчачьей улыбкой, выглядевшей настолько нелепой и дурацкой, что внезапный прилив любви снова наполнил сердце Егора вином лучшего сорта, опьяняющего и скрывающего все изъяны этого мира.
Из гримёрки доносились шаги, которые могли принадлежать только одному человеку. Они оба улыбнулись и зажали свои носы, сильно выпучив смеющиеся глаза. Их общий гнусавенький голосок пронёсся по всей комнате:
– ГАЙКА, МАЙКА И ШТЫКИ! МЕНЯ ЛЮБЯТ ВСЕ БЫКИ!
К ним вошёл Виктор Степанович, и как только они встретились с ним взглядом, приглушённый взрыв смеха эхом раздался в зале ресторана, заставив некоторых посетителей вскинуть свои головы. Смех выхватывал у Вики всё больше и больше воздуха, так что она снова прижалась к Егору, продолжая смеяться ему в грудь. Он обнял её, сам не в силах успокоиться, немного стыдясь своего поведения, опустил голову и теперь смеялся в макушку Вики, уткнувшись в пламенные пряди её волос. Вот так, держась друг за друга, они стояли, и смех исходил из их грудей, пока на них с некоторым непониманием смотрел Виктор Степанович, или же (с недавних пор) мистер Быколюб.
В прошлом году он праздновал свой сорок пятый день рождения (определённо не лучший в его жизни) в зале бракосочетания, испепеляя свою жену, становившуюся в тот момент его бывшей женой, свирепым взглядом, который её только смешил. Она выбрала эту дату – 5 ноября, – зная, что именно в этот день он родился на этом свете, на этом грёбаном свете, желавшем столкнуть его в пропасть одиночества, и какой же довольной она была, придя на развод со своим новым бойфрендом и застав его, бедного Витю, со своей новой подружкой – одиночеством. И теперь в его паспорте в штампе о расторжении брака и дате рождения стояли одни и те же цифры – 05.11. Различались лишь года.
Его жизнь казалась ему трагедией, в актах которой были сплошные страдания. Жизнь выжимала из него все соки, наполняя его кровью чашу мучений. Жизнь наносила ему удары, силу которых он приумножал в своём сознании. Жизнь старалась сломать его пластмассовый хребет, отлитый из железа в его собственных глазах. Его цели, что всё-таки удавалось ему себе поставить, всегда оставались недосягаемыми, прозрачными, всего лишь вечными эскизами, витающими в пустой голове. Всю жизнь он мечтал о вершине. Вершине этого мира, откуда он увидит всё, что только пожелает, и где водрузит свой флаг, чьё сияние осветит каждый уголок этой планеты.
Но почему-то вершины оставались всё там же – где-то вверху. Лёжка на диване и усердное мечтание не приносили никаких результатов, а что-либо делать было невыносимо лень, поэтому пусть вершины сами к нему придут. Главное – верить.
Он верил, но они не приходили.
Странно…
Его жалость к самому себе – человеку, добровольно выбросившему свои грёзы в мусорку под предлогом лени – и собственная слабость будто окутали его аурой, и другие люди её чувствовали. Люди улавливают отношение человека к самому себе и начинают относиться к нему точно так же. Уважаешь себя и работаешь над собой – тебя уважают и другие. В противном случае всё наоборот: губишь себя и свой внутренний мир – многие с радостью тебе в этом помогут.
Таков наш грёбаный мир.
Виктор Степанович натянул на лицо улыбку, невероятно похожую на искреннюю (притворяться и обманывать себя он умел), и сказал своим гнусавым голосом:
– Вам сейчас выступать.
Егор с Викой вновь посмотрели на него и с трудом смогли подавить в себе новую волну смеха. Они видели, что ему неприятно, но ничего не могли с собой поделать. Уж очень им было смешно.
Два месяца назад всё начальство организовало поездку в загородный питомник и пригласило Егора с Викой – частых певцов на их маленькой сцене, выступающих всегда забесплатно. Несмотря на все присущие владельцу ресторана недостатки, стоит отдать ему должное – он умел быть благодарным, а это, на минуточку, довольно большая редкость в нашем мире, чтобы начать ценить подобное. Заповедник был ужасным, и исхудалый вид животных, что мучались там, заставил Вику прижаться к Егору и вскоре вовсе попросить убраться оттуда как можно скорее.
Но они успели застать то, за что ещё долго будет стыдно Виктору Степановичу, хотя его вины в случившемся было столько же, сколько вины космонавта в плохо смазанном презервативе. Проходя мимо участка быков, огороженного невысоким, но крепким забором, дядя Витя решил погладить одного из них, даже не подозревая, что за этим последует. Да и что могло случиться, когда так хотелось пожалеть бедное животное? Виктор Степанович, через минуту превратившийся в Быколюба, считал, что ничего.
Он подошёл к заборчику, широкие створки которого позволяли разглядеть всё туловище подошедшего к ним быка. Приблизившись к нему, Вика шепнула Егору на ухо: «Вот это у него прибор!». Он усмехнулся и сказал ей, что у него самого будет побольше. Они оба улыбнулись и перевели взгляды на робко тянущего к бычку руки Виктора Степановича.
Достав до морды, он начал её поглаживать – сначала чуть боязливо, медлительно, но вскоре его движения обрели уверенность, и теперь Виктор Степанович, улыбающийся и относительно счастливый в этот момент, смеясь, гладил довольного бычка.
