— Я думаю примерно так же. Чем фундаментальнее причина того или иного явления Мироздания, тем она неуловимее. Тем слабее мы ее чувствуем. Вот, скажем, рост энтропии. Проявляется он через множество явно не связанных, но прекрасно согласованных меж собой процессов. В давние времена состояния квантовых систем описывались так называемыми волновыми функциями. То или иное событие в микромире могло наступить, а могло и не наступить. Полагали, однако, что волновые функции существуют независимо от этого. Сейчас мы пытаемся понять потаенную природу виерных сил, с помощью которых мы управляем материей. Они неизмеримы, но являются причиной вполне реальных явлений.

— Все было бы ясно, если б кто доказал, что волновые функции — единственно правильное описание квантовых взаимодействий. Тем более что ныне математика, применяемая в квантовой динамике, совсем другая. А по поводу виерных сил — я же говорил тебе, что…

— Не будем отвлекаться, — сказал Олмир, — коли начали говорить про те миры, что мы научились создавать, так давай продолжать. Замечу, что все они имели принципиальные ограничения. Хотя бы по размерам в нашем понимании. Так?

— Ну, Ирий вряд ли ограничен в пространстве.

— Ирий мы сделали для себя, а не для наших помощников в деле познания законов природы. Он ограничен, стало быть, примерно так же, как и вся исходная наша Вселенная. Так же, как и мы.

— Это как? В чем мы ограничены?

— Сейчас расскажу. Чисто физических запретов мы не видим. Легко представим мир с любым иным набором физических констант. Так?

— Если их точно не подогнать друг к другу, очень быстро он схлопнется.

— Правильно, нужна тонкая балансировка фундаментальных физических постоянных, чтобы соответствующая им реальность могла существовать более-менее продолжительное время. Однако можно устроить, скажем, грандиозный фейерверк — запустить рождение вселенной, элементарные кирпичики которой нестабильны. Правильно?

— Не представляю, зачем. Но можно.

— А можно ли сотворить вселенную с иными, чем у нас, законами логики?

— Да какие это законы! Одно линейное правило вывода, и все. Если из А следует Б, а из Б — В, то из А следует В. Это по сути ни что иное, как просто разрешение опускать промежуточные стадии умозаключений, следующих в линейке друг за другом. А закон исключенного третьего — каждое утверждение либо верно, либо неверно, и третьего не дано — это фикция. Благое пожелание. Действует он только в строго ограниченных областях. А в квантовом мире, очевидно, уже буксует. Да и не только в нем. Все наши общие высказывания, обладающие хоть какой-то практической ценностью, имеют неопределенную область действия. Где-то они верны, где-то нет. Пока обговоришь все условия, все исключения…

— Хорошо, приведи нелинейное правило вывода, допускающее материальную реализацию. Или какое-нибудь рефлексивное. Например, если из А следует Б, а из Б — В, то из В следует А. Что будет, если начнет действовать такое правило?

— Плохо будет.

— Даже в твоей Протемпории, в которой время являлось такой же координатой пространства, как все прочие, и то действовала наша логика, если судить по твоим рассказам. А придуманные математиками трехзначные, модальные и прочие логики, допускающие материальную интерпретацию, сидят на старой доброй последовательной линейности — не вороши их, чтоб не тратить время зря.

— Я как-то не думал над вопросом изменения логики.

— А я думал.

— И что?

— Ничего интересного, что мог бы тебе сказать, не нашел. Сплошная абракадабра. Но идем дальше. Будем убеждаться, что обладая практически безграничной свободой в материальности, мы повязаны по рукам и ногам в области мышления. Это может служить обоснованием твоей интуитивной веры в то, что царство духа властвует над плотью, а не наоборот. Числа, которыми мы оперируем, — они ведь нематериальны?

Месенн помолчал минуту.

— В то же время называть их чистой придумкой я бы поостерегся. Уж больно хорошо с их помощью описывается мир. Универсальный инструмент познания. Все наши количественные меры стоят на числе.

— Согласен, число универсально. Среди них есть очень интересные особи. Иррациональные, то есть не представимые в виде дроби, в числителе и знаменателе которой натуральные числа. Иррационально, например, основание натурального логарифма. Или отношение длины окружности к радиусу. Ты можешь представить себе вселенную, в которой квадратный корень из двух равнялся бы, скажем, полутора? А основанием натурального логарифма была бы тройка? Какие должны быть физические законы такого мира?

— И чтобы дважды два в нем равнялось бы пяти?

— Ну, примерно так.

— Нет, не могу… пока.

— Возможно, что никогда не сможешь. Это принципиальное ограничение для человеческого мышления. Мы, маги, способны на многое. Сделать пространство каких угодно измерений? — пожалуйста. Разрешить путешествия по стреле времени в произвольном направлении? — как хотите. Ослабить ядерные силы, чтобы свинец стал таким же радиоактивным элементом, как ныне плутоний? — сию минуту. А вот добиться рациональности квадратного корня из двух — извините. Даже не замахивайтесь. Каждый сверчок знай свой шесток.

В ответ Месенн лишь неопределенно пожал плечами.

— Как ты понимаешь, масштаб здесь совершенно ни при чем, — продолжил Олмир. — Не нравится теперешняя шкала натуральных чисел, возьми за новую единицу, скажем, корень кубический из двух. Но на новой шкале появится свое единственное иррациональное число со свойствами основания натурального логарифма. Ну, и так далее.

— На что ты намекаешь своими основаниями?

— Не знаю. Пока только задаю вопросы.

— А мне показалось, что мечтаешь познакомиться с неведомым строителем. С тем, кто воздвиг здание, в котором находится описанная тобой темная комната.

— Ты подозрительно глубоко копнул.

— Что, напомнил тебе о детских страхах?

— Напомнил. Когда-то, еще в Кокрошевском интернате, окружающий мир представлялся мне большой компьютерной симуляцией. Наподобие нашей любимой игры… не вспомню сразу, как она называлась.

— Многие в детстве думают примерно так же, — заверил Месенн. — А устами младенца, как известно, глаголет истина.

— Пора бы избавиться от детских страхов и фантазий.

— Или вновь вернуться к ним. Если мы не видим принципиальных, потенциально не снимаемых даже в самом отдаленном будущем ограничений на нашу деятельность, вопрос о том, созданы мы кем-то или появились естественным путем, имеет чисто теоретический интерес. Но коли что-то мы объявляем качественно недостижимым, резонно спросить себя: как мы оказались в этой клетке? Почему нам не позволено думать иначе? Кто он такой, который ограничил нашу свободу? Где находится? Как живет? И вообще, зачем ему было утруждать себя созданием мира с такими непутевыми и сварливыми существами, как мы?

— Это древний вопрос, ответ на который рациональным путем получить нельзя.

— Ты вводишь новое ограничение? — широко улыбнулся Месенн. — Еще одно? Как прикажешь понимать это твое «нельзя»? Рационально — нельзя, а как можно?

— Не топи. Сгоряча у меня вырвалось.

Месенн рывком поднялся. Удовлетворенно потянулся. Стряхнул с груди воображаемые крошки.

— Да, почему ты вдруг так вырядился? — не смог не спросить Олмир.

— Я не только одежку сменил. Еще я снял прежние запреты на старение моего человеческого тела. Не вечно же мне оставаться четырнадцатилетним пареньком.

— Кто тебя надоумил на сей подвиг?

Олмир заметил, что Месенн смутился. Тут же последовала догадка: конечно же, это Варька принялась его обрабатывать!

— Ладно, покумекаю о твоих словах на досуге, — задумчиво сказал Месенн, игнорируя последний вопрос Олмира. — Может, и найду возражение. Ключевой вопрос: допустимо ли вообще перечисленные тобой ограничения принимать за исходные. Возможно, они лишь следствие чего-то. Мне представляется, что наша способность «взять» единицу — более фундаментальное качество, чем перечисленные тобой умствования с иррациональностями. Единица — это ведь некая целостность. А кто нам вбил в голову, что можно выделять какую-то частную целостность из целостного мира? А потом еще приплюсовывать к ней вторую единицу и объявлять полученный результат двойкой?