Я тихо сел у стены, отдыхая и разглядывая маленького человека, лишённого не только родительской ласки, но и родного языка. Было у девочки хотя бы имя, или она проходила в судовой описи вещью, которую окликают безличным «Эй!»? Я не знал, тоже ведь не спросил, и чем я после этого был лучше тангеров и двух особей, давших ей жизнь?

Никогда я не обращал внимания на детей, да и на взрослых тоже, брёл своей собственной дорогой, терпел все тяготы проклятья. Нечеловек среди людей, ведомый по векам чужой прихотью. Никого не согрел, и стоило ли удивляться, что и сам не получил тепла?

Кто-то другой подгрёб бы под себя беззащитную девчонку и взял своё, многие бы отступились. Всё же совесть потерял не каждый, да и стремились в большинстве к существам взрослым. И стоит ли гордиться, когда показал себя порядочным человеком в силу полной невозможности пустить в дело любимую мужскую игрушку?

Я тихо пробрался на свободный край матраса, осторожно лёг. Раздеваться не стал, чтобы не пугать ребёнка, если он проснётся среди ночи. Погладил разлохмаченные волосы.

Внутри зародилось и тихо растекалось по нервам незнакомое чувство. Нет не вожделение, пусть даже умозрительное, а едва узнанная мной нежность. Что я мог дать этой несчастной? А ничего. Сам болтался по миру, ловя жалкие крохи и надеясь, что палачи повременят с очередным визитом. Не принадлежал себе точно так же как эта девочка, да как почти все люди, проигравшие давнюю войну за господство в космосе. Коротал жизнь.

Наверное, окажись тангеры по-настоящему злобными тиранами, тварями, пожирающими вдов и сирот, люди бы собрались с ненавистью и подняли восстание, развязали ещё одну войну, изменили половинчатую судьбу. Но космические амфибии вели себя не жестоко, а просто сурово и большинство землян смирилось со своей долей без особых моральных терзаний. Не нарисовалось зла, так — сплошная неудача, а каждый ведь в глубине души надеялся повернуть её к себе солнечной стороной.

Я? А что я? Мне-то какое до всего этого было дело?

Девчонка завозилась, повернулась на другой бок и неожиданно оказалась совсем рядом, засопела деловито прямо мне в ухо, и внутри уже гораздо увереннее растеклись приязнь и вместе с ней боль — нелепые выдохи чужого мне мира. Я снова пригладил растрепавшиеся волосы, но обнять ребёнка так и не решился, боясь, что подумает он обо мне плохое. Пусть я ничем не смогу помочь, но разве не должен попытаться? Иногда и одно доброе слово способно перевернуть мир. На практике я этого не знал, но кажется, пришла пора проветрить старое изречение или заново вернуть в него достоверность.

Жизнь теперь пошла иным чередом. Я трудился всё так же усердно, но каждую свободную минуту посвящал моей нечаянной компаньонке. Не только провожал в туалет и в душ, делился своей едой, разговаривал с ней, расспрашивал о приведших сюда обстоятельствах, но и пытался чему-то научить.

Имени у неё действительно не оказалось, и мы выбрали его вместе. Я перечислял все, что мог вспомнить, а она пробовал их на вкус и кажется, цвет. Титания моментально научилась откликаться на призыв, и я величал её едва ли не в каждой обращённой к ней фразе. Затем я начал учить её международному человеческому языку. Понемногу, но ведь и речь эта отличалась изрядной простотой. Тита отлично запоминала слова, на смысл я и напирал больше всего, полагая, что грамматика в кочевой жизни дело десятое.

Помимо прочего, я рассказывал ей о жизни в большом мире. О планетах и кораблях, о Земле, её прошлом и настоящем, о том, где добыть рабочую карточку и не попасть в список ограничений.

Она слушала мои речи, как совсем маленькие дети внимают сказкам, но её практичный ум сразу вылавливал из целого повествования самые полезные моменты. Юная и неискушённая в некоторых отношениях она был прагматичнее многих взрослых.

Жизнь неожиданно стала насыщенной. Я ощущал себя настоящим богатеем, общаясь сразу с двумя симпатичными мне существами. Капитан приходил в трюм поплескаться в бассейне, а не ради прислуживавших ему людей, но посвящал мне всё больше времени, тратил его на, казалось бы, безделицу и выглядел при этом довольным. Его искренний интерес временами смотрелся не вполне уважительным, но я привык не обращать внимания на сложности взаимоотношения двух рас и потому не обижался.

Мне нравилось.

Когда же Грау узнал, что девочка вовсе не покалечена безвозвратно, а скоро поправится и правильное лечение полностью вернёт ей здоровье, то простёр своё любопытство на нас обоих. Он наблюдал за тем как я учу её человеческой речи, а между делом и мелкому ремонту, причём иногда осуществлял любознательность прямо из бассейна, сложив руки на край и опираясь на них массивной нижней челюстью.

Тита немного прихрамывала, но передвигалась уже свободно и старалась помочь мне, хотя я и гонял её отдыхать, опасаясь, что перетрудит ногу.

Когда несколько дней спустя ей пришлось возвращаться к прежней работе, мы оба ощущали потерю. Я точно был расстроен, а её мордашка даже осунулась от грусти, только бедная девочка не подавал виду, что ей не по себе и напоследок старалась схватывать всё, что только могла.

Впрочем, Грау вмешался и несколько переиграл дело. Он разрешил Титании не только как встарь приносить мне еду, но и задерживаться в трюме на короткое время, чтобы мы в свободные минуты могли общаться. Меня это благоволение чрезвычайно обрадовало, я лишь дивился как быстро недавний суровый одиночка приобрёл привязанность и ничуть её не стыдился. Двое сирот в недружественном мире, мы с Титой нашли в нашей судьбе много общего и как могли делились теплом.

А ещё через несколько дней Грау заговорил со мной особенно серьёзно.

— Ты ответственный и честный работник, Фабиан. Наблюдая за тобой, я пришёл к выводу, что среди людей немало старательных и неглупых особей. Моё мнение отчасти изменилось благодаря тебе. Пожалуй, люди вполне достойны иногда и места в экипаже, но такая смена взглядов произойдёт ещё нескоро. Пока же я хочу поощрить тебя, но не деньгами и едой, а благом, которое получить сложнее.

Я не столько обрадовался, сколько насторожился. Тангерское представление о радости могло прийтись не по моим костям. Вид у Грау был почти торжественный, он продолжал:

— На борту есть обзорный зал, которым пользуются по мере необходимости навигаторы и пилоты. Иногда он вообще пустует, и я могу разрешить тебе посещать его в твои свободные часы, если дашь обещание не отклоняться от маршрута и оставаться там не долее положенного тебе времени.

Поскольку я не планировал никаких диверсий и хотел лишь как можно дольше продержаться на рабочем месте, то незамедлительно поклялся точно следовать полученным инструкциями и не переступать запретных границ. Грау довольно кивнул и тут же внёс соответствующие изменения в мою рабочую карточку, а время разрешённых посещений обговорил два раза, чтобы я не перепутал.

Думаю, он не столько сомневался в моих умственных способностях, сколько действительно радел о порядке. Зачем — другой вопрос. Я уже уяснил, что он не горбатится в космосе ради куска еды, а вполне обеспечен и занимается своим делом не только для прибыли, но и потому что ему по душе летать от планеты к планете капитаном собственного корабля. Вполне вероятно он искренне хотел доказать своим, что человек существо разумное и склонное к равноправному полноценному сотрудничеству. Не знаю, как всё обстояло на самом деле. Я твёрдо решил ему не мешать.

Перемещаясь по космосу в трюмах для рабочих, я ведь действительно никогда не видел открытого пространства и в первый раз шёл в нужный отсек, ощущая известный трепет. Пока длилась война, я был простым солдатом и едва пожелал выучиться на пилота, как весь мир пошёл наперекосяк, пришлось соглашаться на любую работу. Так что да, этот поход в обзорный зал стал моим первым свиданием с пустотой. Я волновался и ждал от вселенной чудес.

Она не подвела. От красоты распахнутого взору мира у меня перехватило дух. Я сделал лишь несколько шагов на подгибающихся ногах и застыл, пытаясь объять всё разом.