Меня, признаться, все это не слишком волновало. Но мне нравилось смотреть, как Настя с возбужденным розовым лицом что-то говорит мне, а ее серые глаза при этом светятся, как две лампочки. Про бедного Илью мы больше не упоминали.

Вечером, уже лежа на диване под мурлыканье Ивасей, с виртуальным томиком Ремарка, я вдруг подумала, что сегодняшним разговором раз и навсегда испортила в Настиных глазах впечатление о себе. Эта мысль на несколько минут погрузила меня в сладкую меланхоличную грусть, похожую на сожаление о чем-то утраченном. А точнее — о необретенном.

Потом грусть испарилась. Остались только призраки изможденных узников концлагеря и моя всегдашняя пустота. Я чувствовала себя дырявой бутылкой, в которую кто-то на несколько секунд налил воду.

Я, конечно, всегда подозревала, что от Матвея можно ждать многого, в том числе много неприятностей. Но не до такой степени.

Накануне вечером он явился ко мне в гости — больной, очевидно, усталый, с глазами потерявшейся собаки — и заявил, что ему жизненно необходима моя помощь. Он буквально вцепился в меня на пороге квартиры: я чувствовала легкий запах сырости, который источали его куртка и джинсы. Матвей смотрел на меня осоловелым, страдальческим взглядом, а его грудь шумно и тяжело вздымалась, словно кузнечный мех. С ходу, разнервничавшись и толком не разобравшись, я обещала ему помочь.

А когда отпаивала его горячим чаем на кухне, этот неутомимый оптимист объявил мне, что надумал устроить вечеринку. И пригласить на нее всех наших одноклассников.

Можете себе такое представить? Классика! Блеск! Пир во время чумы. Перспектива оказаться в скоплении давно знакомых и давно забытых лиц меня ужаснула.

— А что? — ухмыляясь, сказал он в ответ на мое негодование. — Помирать — так с музыкой!

— А какой повод?! — завопила я. — В честь чего мы объявим это грандиозное мероприятие? Просто так? Я тебе заранее скажу: у людей находится тысяча причин, чтобы не ходить на такие вечеринки, а ты задумал собрать весь класс!

— Во-первых, не все наши одноклассники такие отшельники, как ты, — спокойно сказал Матвей, разглядывая дно своей чашки, — а во-вторых, повод есть и очень даже неплохой. Ты, дорогая, забыла, что на той неделе мой день рождения. И приходится он аккурат на воскресенье.

Я осеклась. Даты дней рождений сыпались из моей памяти, как горох из дырявого мешка. Мне приходилось заранее ставить себе напоминания на компьютер, чтобы не забыть сделать дежурные звонки.

После такого конфуза приводить дальнейшие возражения стало неловко. В конце концов, от меня требовалось немногое. Прийти в гости к Матвею, помельтешить среди своих и сообщить результаты наблюдений.

Предвидя мои малодушные попытки избежать этой участи, Матвей заявил, что заедет за мной лично.

С большинством своих одноклассников последний раз я встречалась полтора года назад, на похоронах Вики Мысовой.

Вика ушла из жизни весьма своеобразным способом. Она угнала новенький серебристый «мерседес» своего бывшего любовника, пронеслась через город на скорости 160 километров в час и где-то в районе Щелкова направила машину в бетонное ограждение. В крови у Вики были обнаружены следы алкоголя, и судмедэкспертиза вынесла заключение, что произошел несчастный случай. Но мы с Лизой знали, что несчастным этот случай можно назвать только для родителей Вики и ее младшей сестры, которая ревела как белуга всю дорогу до кладбища.

Виктория всегда хотела жить красиво. А если не получится — то хотя бы красиво умереть. Так она частенько говорила еще во времена студенчества. Боюсь, правда, что, садясь за руль «мерседеса», она представляла не искореженный металл и обгоревшую плоть, а нечто другое.

У Вики было две особенности, которые не давали ей получать удовольствие от жизни: внешность фотомодели и искреннее доверие рекламе. В то же время, к сожалению, у нее отсутствовали две другие важные черты, которые могли бы спасти дело, — умение изображать недоступность и терпение.

Основные сведения об окружающем мире Вика черпала из рекламных роликов и Cosmo. Это давало ей неиссякаемый источник поводов чувствовать себя неудачницей. Она ненавидела метро и свою работу офис-менеджера и мечтала проводить выходные в Европе, а не на старенькой, замшелой дачке родителей. Время от времени в ее жизни появлялись богатые мужчины, о чем она каждый раз с восторгом сообщала нам по телефону. Но они исчезали так же быстро, как возникали. Сначала Вика всего лишь презрительно пожимала плечами по этому поводу, выпивала три порции сладкого капуччино и снова отправлялась искать работу. Но во время наших последних встреч улыбка Виктории казалась мне вымученной.

Больше всего на свете Вика боялась повторить жизнь своей матери: по ее распорядку восемь часов ежедневно отдавались работе, вечера — кухне, выходные — даче. Но жить иначе нужно уметь, а красавица Вика, несмотря на свои запросы, оставалась точно такой же заводской девчонкой, как ее мать. Лет двадцать назад у нее в жизни все сложилось бы очень счастливо: Виктория бодро бы стучала на машинке в какой-нибудь советской конторе, где через каждый час получасовой перерыв на чай, никогда бы не стояла у стены на танцах и, в конце концов, вышла бы замуж за «первого парня на деревне», ударника труда, который только что получил квартиру в новенькой девятиэтажке с лифтом. Я уверена, что тогда она бы не мечтала о большем. Но ей повезло, и она родилась в один год с нами.

Сегодня я пережила очень сильное удивление, можно сказать, шок.

Я — старая злобная карга двадцати семи лет от роду, человеконенавистница, циничное существо с остатками прагматизма вместо разума — рискую стать духовным гуру. Никак не могу взять в толк, как такое получилось. И ладно, если бы речь шла о влюбленном Илье. Нет, я говорю о нашей умнице Насте Филипповой.

Как повелось в последнее время, мы вышли с работы вдвоем с Настей, но Илья увязался провожать нас. Ненавязчиво купив нам мороженое, оставшуюся дорогу он молча шел рядом и с улыбкой слушал наш интеллигентский вздор о роли фаталистического мировосприятия в искусстве Древней Греции и трехстах способах приготовления кофе. Я старалась не смотреть в сторону Горбовского, но его это, похоже, ничуть не смущало. Он помог нам забраться в маршрутку и, просияв напоследок одной из своих чудных улыбок, направился в сторону метро.

— Все-таки он славный, — сказала Настя, глядя в удаляющуюся спину Ильи.

— Он тебе нравится? — поспешно спросила я. О, это было бы большим потрясением даже для моих окостеневших нервов.

— Нравится — понятие относительное, — усмехнулась Настя, — мне много кто нравится.

— Ну кто, например? — спросила я, движимая естественным любопытством.

— Например, ты, — сказала Настя.

В первый момент я смутилась. Но Настя продолжала безмятежно смотреть на меня своими поразительными прозрачными глазами, и я успокоилась.

— Ты мне тоже нравишься, но, по-моему, это несколько другое, и приятельство не заменяет роман, — сказала я и, напустив на себя равнодушный вид, начала рассуждать вслух: — С мужчиной, конечно, хлопот прибавляется. Но когда его нет рядом слишком долго, ты уже начинаешь мечтать об этих хлопотах и о том, чтобы вставать на полчаса раньше и жарить яичницу с сосисками, и собирать носки, разбросанные по всему дому, и вытряхивать пепельницу… В конце концов, становится обидно, что тебе не перед кем хлопнуть об пол стопку тарелок. Никто не даст тебе лишний повод для совершенствования, напоминая каждый день, как ты скверно готовишь. Словом, без мужчины твоя жизнь лишена того пикантного привкуса, который и придает ей, собственно, смысл.

— Тебе не очень везло с мужчинами, — чуть грустно сказала Настя. Как обычно, она приняла весь мой бред за чистую монету.

— Я бы сказала, что, скорее, им не везло со мной.

— Но сейчас ты обходишься без мужчины, — она так напрямую и сказала, — не думаю, что ты живешь неполноценной жизнью.