Лет Насте оказалось не так уж мало — двадцать один. Она перешла на пятый курс исторического факультета и писала, к нашему удивлению, диплом по национальным конфликтам на территории современной России. Это мы выяснили позже, во время обеденного перерыва, когда вместе пили чай, а Настя, смущаясь, извлекла из своей сумки пакет с ягодными пирожками и выложила их на большую тарелку.

— Бабушка напекла и почти силой вручила мне с собой, — пояснила она.

— Замечательная бабушка! — заявила Татьяна, попробовав пирожок.

Пирожки действительно были отменные. Нежное тесто и сладкая, но не приторная начинка. От наших похвал Настя засмущалась еще больше, и ее незагорелые щеки снова порозовели. Впрочем, ей это шло.

Во время работы она преображалась: за монитором лицо стажерки становилось сосредоточенным, а взгляд отвердевал. Периодически я бросала взгляды в сторону Насти и, если быть откровенной, любовалась ею. Редко когда человек вызывает у меня искреннюю симпатию. Еще реже — когда симпатия возникает с первого взгляда.

Может, все дело в наивном взгляде. Это такая же редкость для взрослой девушки, как для мужчины умение краснеть. Отчасти меня расположила к Насте и некоторая старомодность ее внешности. Чистое, без косметики, лицо, распущенные светло-русые волосы, длинная темно-синяя юбка с широким поясом и простая льняная блузка, босоножки на плоской подошве. Если бы мне выпало счастье родиться мужчиной, я бы непременно попыталась ухаживать за этой барышней.

Сегодня суббота, и этот календарный факт не очень воодушевляет. Нет, не из-за того, что я настолько ущербна, что не люблю выходные. Напротив, конец рабочей недели меня радует: два дня из семи мое время полностью принадлежит мне, и никто не вправе диктовать, как им распорядиться. Раньше я старалась проводить уикэнд с пользой: выбиралась за город, ходила в бассейн, на ипподром, в музеи, кино, встречалась с многочисленными людьми, относящимися к категории «хороших знакомых».

Сейчас чаще всего мои выходные проходят в стенах квартиры в компании любимого ноутбука, телевизора и кофеварки. Правда, еще на мне лежит святая обязанность — своим явлением навести покой в умах родителей. Они до сих пор не могут привыкнуть, что я живу отдельно и одна. Иногда я еду к ним в субботу вечером и остаюсь до понедельника. И тогда в воскресенье мы с братцем, как в старые добрые времена, идем на школьный стадион, который в двух дворах от нашего дома, и по два-три часа играем в настольный теннис. Эта старая забава мне не надоедает: монотонный стук мячика действует успокаивающе, и пока играешь, думаешь только о том, как ловчее поддеть ракеткой белый упругий шарик.

Но в эту субботу я обещала Анне Рублевой приехать к ней. В N-ский монастырь.

Поразмыслив после нашего вчерашнего разговора, я пришла к выводу, что ничего странного в решении Анны нет. Такие личности, как она — слишком цельные и прямые, — в нашем мире не уживаются. Сейчас нужно быть гибким, легким и не слишком обремененным размышлениями о смысле жизни. Такие мысли во все времена действовали на человеческие мозги хуже серной кислоты, а сейчас особенно.

У монолитных индивидуумов вроде Анны два пути — либо в дурдом, либо в монастырь. Кстати, она права в своей догадке: я из того же камня.

До N-ска ходили электрички и автобусы. Я выбрала электричку: посмотрела в Интернете расписание и поехала на Павелецкий вокзал.

Люблю вокзалы. Здесь живет неумирающий Дух Перемен.

Наверное, это с детства: поездка всегда была приключением, и с тех пор каждый раз, когда захожу в гудящее здание вокзала, у меня сладко ноет сердце. На какой-то миг можно забыться и представить, что я пришла сюда совершенно с другой целью, чем получасовая поездка до N-ска. В каком направлении мне лучше двинуться, начиная путешествие до края света? Сочи? Анапа? Киев? Всю жизнь мечтала побывать в Украине. Десятки соблазнительных названий, сотни мест, где я еще не была и, наверное, уже не буду, потому что дорога моя лежит в лучшем случае до вшивого N-ска.

Огромный зал, кишащий народом, разным и в то же время объединенным в одну касту — касту пассажиров. Их всегда можно узнать по ищущему взгляду, который высматривает на табло нужную строчку. Еще эти люди почти всегда едят или покупают еду. И хотя — уверена — в их сумках и баулах уже лежат пакеты с фруктами, жареной курицей, домашними пирожками, копченой колбасой, пастообразным сыром и другой снедью, они все равно бродят по круглосуточным киоскам и, конечно же, вспоминают, что забыли купить соленого арахиса к пиву, или хлеба, или горячих чебуреков. Забавные люди.

Самая прожорливая нация в мире — это пассажиры поездов дальнего следования.

Мне они кажутся смешными, нелепыми и даже жалкими на фоне непомерно больших вокзальных цен, пестрых киосков с телефонами, часами, сувенирами, шоколадками, газетами. Но при всей иронии я дико завидую этим людям, нагруженным сумками, баулами и пакетами. Они куда-то едут, а значит, у них есть цель — пусть временная, есть смысл — пусть краткосрочный. А куда и зачем еду я? Выслушать мистический бред бывшей одноклассницы?

Я размышляла об этом, стоя на перроне в ожидании гигантской железной гусеницы. Дул ветер. Здесь всегда дует ветер. Мои волосы то вставали дыбом, то опадали на плечи.

Дачный сезон уже начался, и народу в вагон набилось тьма. Я притулилась у дверей тамбура, боясь проехать свою станцию. От людей пахло сигаретами и нестиранной одеждой. Неужели все горожане специально копят грязную одежду, чтобы в выходные поехать в ней на грядки? Я ненавижу людей за то, что они позволяют себе так пахнуть. Словно огромные мешки с гниющим тряпьем.

После получаса в тамбуре, где под моим носом стояла низенькая женщина с масляными рыжими волосами, а сзади напирал крупный мужчина средних лет, от которого несло крепким табачным духом, воздух на железнодорожной станции показался мне райским. Некоторое время я просто стояла на платформе, жадно вдыхая такие естественные ароматы мазута и шпал. Потом отправилась искать монастырь.

Шесть лет назад, на последних студенческих каникулах, мы с Лизой объехали все основные города «Золотого кольца» и побывали в десятке монастырей. N-ский был одним из самых красивых, это я могла признать не кривя душой. Огромный храм с луковичными ярко-синими, в золотых звездах, куполами возвышался в центре построек. А чуть ближе к монастырской трапезной в зарослях сирени скрывалась маленькая голубая церквушка Пресвятой Богородицы. Сирень как раз цвела, и сладкий, опьяняющий запах затопил всю территорию монастыря.

Подслеповатыми глазками смотрели окошки келий. Там, за этими незашторенными маленькими окнами, много веков, сменяя одна другую, жили женщины разного возраста и разной судьбы, закончившейся одинаково. Мне вдруг захотелось поговорить с ними, узнать, что привело каждую из них в этот оазис покоя. Давно, лет пятнадцать назад, о причинах ухода из мира мы поспорили с моей ныне покойной бабушкой. В пылу подростковой дерзости я утверждала, что в монастырь идут только слабые духом люди, а сильный и гордый человек никогда не изберет себе такую участь. «Глупая ты, — сказала мне баба Даша, — гордые-то и идут в монастырь, дабы гордость свою смирить да терпению научиться». Только теперь, глядя на идущую ко мне Анну, я понимала смысл бабушкиных слов. Ни у кого язык не повернулся бы упрекнуть ее в слабости духа.

Я ждала Анну у церковной лавки, как мы условились. Она шла через двор — высокая, тонкая и прямая. Только в наличии шикарных волос теперь нельзя было убедиться: их скрывал черный платок. В его обрамлении лицо ее казалось старше и строже, чем я представляла. Хотя — подумалось — она и должна выглядеть старше. Все-таки пять лет прошло.

— Здравствуй, дорогая, — сказала Анна, приблизившись.

— Здравствуй. — Я попыталась улыбнуться, но получилось криво. — Прости, по выглядишь ты в этом балахоне чудовищно.