У Лукашевича опустились плечи. «Господи, — подумал старший лейтенант. — А ведь это действительно конец».

К Громову подошел Стуколин.

— Что случилось, товарищ майор? — спросил он.

— Ничего, — ответил Громов, глядя куда-то поверх голов. — Ни-че-го! В том-то и дело.

— Да они охренели совсем! — ругнулся в сердцах Никита Усачев.

— Телевизор надо смотреть, — словно бы невпопад обронил Громов, и Лукашевич, хорошо знавший своего командира еще со школьных лет, когда они сидели за одной партой и ходили в кино, понял, что тот воспроизводит чужие слова, цитирует. — Радио надо слушать. В стране кризис. За доллар двенадцать рублей дают. А вы со своими проблемами уже всех достали…

— Что-то я не пойму, товарищ майор, — сказал Стуколин, прищурясь и потирая кулак. — Кто это декларировал?

— Неважно, — майор все еще смотрел поверх голов. — Это как раз неважно.

— А что важно? — взбеленился капитан Усачев. Громов повернулся и внимательно посмотрел на него — глаза в глаза. Взгляд у командира части 461-13 «бис» был тяжелый. Усачев, хоть и старше он был майора на четыре года и в чем-то умудреннее, тут же поумерил свое «священное» негодование и даже отступил на шажок.

— Никого не держу, — сказал Громов, четко и звонко выговаривая каждое слово. — Думаю, и Свиридов никого удерживать не станет. Кому надоело — хоть сегодня рапорт подпишу.

Лукашевич, наблюдая за развитием маленького инцидента, подумал, что это, пожалуй, идея. Действительно, плюнуть на все и написать рапорт. И пусть эти ВВС катятся к чертовой бабушке или еще куда подальше…

И тут — неожиданно для него самого — мысли Алексея приобрели совершенно противоположную направленность. Он вдруг подумал, что если отправится сейчас писать рапорт и собирать манатки, то никогда уже в жизни не сядет за штурвал боевого истребителя, никогда не поведет его над облаками, в яркой и синей пустоте поднебесья — назло врагам и вопреки кризисам; с этого момента и навсегда он станет пассажиром и будет летать на престарелых и слабосильных "тушках [6] " гражданской авиации, а сверхсрочник Женя Яровенко будет рассказывать очередной анекдотец и не применет вспомнить о старшем лейтенанте, который был когда-то о-го-го, а нынче попивает газировку в первом ряду второго салона — таких в Ейском училище называли «мешок с картошкой».

Плюнуть и поставить жирный крест на огромном куске собственной биографии вот так, сразу, оказалось для Лукашевича непросто. Как и для всех остальных офицеров части 461-13 «бис». Видимо, только этим можно объяснить, что за все девять месяцев тяжелейшей ситуации на финансовом фронте ни один из них не подал рапорта на имя командира авиаполка «Заполярье» с просьбой о переводе в запас. Но теперь… Что будет теперь?

Выдержав многозначительную паузу, Громов распорядился:

— Всех незанятых на дежурстве офицеров прошу пройти в ленинскую комнату.

Ленинской (или красной) комнатой по стародавней привычке называли довольно тесное помещение в одной из "бочек-диогенов [7] " военного городка. В «ленинской» комнате находилась библиотека части, состоявшая в основном из трудов классиков марксизма-ленинизма и мемуаров военных летчиков. Стоял там и телевизор — старенький латаный-перелатаный «Рекорд», принимавший только «первый» канал.

Через пятнадцать минут после возвращения Громова в ленинской комнате было не протолкнуться. Пришли все. Восьми стульев на эту ораву не хватило, и некоторые остались на ногах. Громов сел лицом к подчиненным и спросил:

— Ну что, ни у кого не появилось желания написать рапорт?

— Да хватит уже, Костя, — раздраженно сказал Стуколин. — Давай ближе к делу.

Громов холодно посмотрел на него, но по поводу неприкрытого нарушения субординации высказываться не стал: сообразил, видно, что все присутствующие и без того на взводе и усугублять ситуацию не след.

— Хорошо, — согласился он. — Перейдем к делу… Как вы знаете, в нашей стране случился кризис. По этой причине денег в ближайшее время не предвидится. Но это еще полбеды. Главное — какая-то сволочь в министерстве под шумок приказала приостановить поставки довольствия в отдаленные районы…

Стуколин присвистнул.

— Как приостановить? — не поверил Усачев. — Совсем приостановить?

— До особого распоряжения.

Несмотря на то, что офицеры части 461-13 «бис» были в массе своей людьми дисциплинированными, сдержаться никто не смог и заговорили все сразу:

— Они что, решили нас голодом уморить?!

— Нет, но это уже ни в какие ворота!

— Бляди — они бляди и есть!

— Как это они себе представляют? Голодающая армия?

— Говорил же, этих тварей раньше надо было вышибать. Довели страну, понимаешь!..

— Тихо, товарищи офицеры, тихо, — Громов встал и поднял руку. — Нам сейчас нужны конструктивные предложения. Такие у кого-нибудь имеются?

— Да что там «конструктивные»!.. — не мог остановиться импульсивный Никита Усачев. — Давить сволочей!

— Спокойнее, товарищ капитан, — в очередной раз осадил его Громов. — Не забывайте, кто вы и где вы.

Усачев несколько угомонился, хотя по его раскрасневшейся физиономии было видно, что свое особое (и, в общем, малооригинальное) мнение о происходящем в стране он готов отстаивать с пеной у рта в любой момент времени, представься ему, Усачеву, такая возможность.

— Итак, я повторяю свой вопрос, — сказал Громов. — Есть у кого-нибудь конструктивные предложения?

— Министр в курсе происходящего? — спросил Стуколин.

— Этого я… кхм-м… точно не знаю. Но мне было сказано, что в курсе.

— А Свиридов?

— Он мне и сказал…

— Да-а, — протянул Усачев со своего места. — Ситуевина.

— Насколько у нас хватит продовольствия? — продолжал спрашивать Стуколин. — Сколько суток мы можем жить на запасах?

— Это к коменданту, — Громов пошевелил пальцами в воздухе, и от стены отделилась сутуловатая фигура лейтенанта Подвицкого.

— Неделю протянем, — доложил Подвицкий без уверенности в голосе. — Должны протянуть.

— Плохо, — констатировал Стуколин. — Это очень плохо.