— Ты можешь поверить моему слову? — спросил он Стриженого.
— Смотря какому слову…
— Слову офицера.
— Могу.
— Я даю тебе слово, что мы поступаем правильно. Мы не можем поступить иначе, мы будем перехватывать транспорты до тех пор, пока они будут лететь по этому воздушному коридору.
Стриженый помолчал, разминая в пальцах новую сигарету. Стаканчик с коньяком и бутылку он отставил на специальную полочку.
— Олег, — обратился он вдруг к сидящему впереди водителю, — выйди!
Водитель беспрекословно вылез из машины под дождь, захлопнул дверцу. Видно, Стриженый решил, что дипломатией здесь ничего не добьешься, и двинулся напролом.
— Буду откровенен с тобой, лейтенант… Ты, кстати, коньяка еще не желаешь?
— Нет, спасибо.
— Так вот, буду с тобой откровенен. Я не люблю, когда меня используют «втемную». Я не люблю, когда вместо толкового объяснения, что происходит, меня пугают «государственной тайной». Ведь если все сорвется или пойдет вкривь и вкось, козлами отпущения станем мы, а вовсе не наши начальники. Мы — а значит и я — имеем право знать, в чем мы участвуем и чем мы рискуем.
Лохом быть не хочется, лейтенант. Очень не хочется быть лохом…
Доводы Стриженого поколебали неприступность Стуколина в вопросе сохранения тайны. Ему действительно нравился Стриженый, и он не понимал, почему от этого парня скрывают истинную подоплеку событий, в которых тот принимает самое непосредственное и активное участие. С другой стороны, Стуколин хорошо помнил, что, когда вопрос о тех, кто будет прямо или косвенно участвовать в операции «Испаньола», обсуждался на «военном совете» в Ленинской комнате части 461-13 «бис», советник Маканин был категоричен: никто ничего не должен знать. Причины держать всё в секрете объяснять было не нужно; война не объявлена, поддержки сверху в случае провала ждать не приходится, разведка потенциального противника шурует во всю, и тэдэ, и тэпэ. Но теперь, после выступления Стриженого, старший лейтенант вдруг задумался: а так ли всё очевидно, как показалось в первый раз? Нет ли тут какой-нибудь каверзы, тщательно скрываемой Маканиным от участников операции?..
Очень не хочется быть лохом…
— Мне кажется, мы должны поделиться, — сказал Стриженый, не дождавшись от Стуколина ответной реплики. — Я расскажу тебе, что знаю я. Ты расскажешь мне, что знаешь ты. Только так мы можем разобраться, что к чему в этом деле и правду ли нам говорят наши руководители…
Стуколин подумал, что в предложении Стриженого есть свой резон. Подобный обмен поможет расставить точки над i. Выясним, где Маканин говорит правду, а где недоговаривает или просто врет. Это важно. И не только для душевного спокойствия, но и для того, чтобы быть стопроцентно уверенным — завтра тебя не назовут «военным преступником» в Международном трибунале и из-за твоих действий не разразится новая мировая война.
Старший лейтенант Алексей Стуколин был готов выложить Стриженому всё, что знал об операции «Испаньола». Единственное, что останавливало его, — мнение друзей: скрыть от них свою откровенность с посторонним участником операции он не имел права. Да, сначала нужно посоветоваться с Громовым.
— Я тебя понял, — сказал Алексей Стриженому. — Но сейчас ничего сказать по этому поводу не могу. Мне надо переговорить с…— он замялся, — с теми, кто…— произнести имена друзей означало выдать часть тайны, но Стуколин нашелся: — с теми, кто в истребителях.
— С другими офицерами? — уточнил Стриженый с непонятной интонацией.
— Да, — подтвердил Стуколин. — С другими офицерами, занятыми в операции перехвата.
— Как ты думаешь, что они тебе скажут? Они не сидели здесь с нами, не пили этот коньяк и не говорили по душам. Что они тебе скажут?
Стуколин подумал. Выходило, что да, под влиянием момента сказать можно все, что угодно, но вот когда пройдет время и начнешь сопоставлять и прикидывать… Ни Громов, ни Лукашевич не знают Стриженого, они его ни разу не видели. Не видели они, как он блестяще разобрался с экипажем первого транспорта; не видели они, как он мучается, рассуждая о будущем Родины и о том, что его действия могут быть использованы не на благо, а во вред, в конце концов, не пили они с ним коньяк…
Что они скажут?..
— Но я давал обещание, — признался Стуколин. — Я обещал, что не открою тайну никому постороннему.
— А я, значит, посторонний? — Стриженый снова рассмеялся и снова невесело. — Как мы, русские, все-таки зашорены. У них вон, на Западе, всё намного проще. Если тебе кажется, что правительство тебя обманывает, поступай, как считаешь нужным, по совести, и никто тебе слова обидного не скажет.
Тут он был не прав. Но Стуколин не смог с ходу припомнить случай, который опровергал бы утверждение Стриженого, а потому промолчал.
— …А у нас всё не как у людей. Казалось бы, делаем общее дело, роли распределены, акценты расставлены, так нет, надо обязательно друг друга запутать, довести до такого, чтобы все друг друга подозревали и ненавидели…
Стуколин всё еще колебался, но тут их беседу прервали в самый щекотливый момент: в окошко вдруг застучал изгнанный из джипа водитель. Стриженый с недовольным видом опустил стекло, и тут же причина, по которой Олег рискнул накликать на себя гнев шефа, стала понятна. С запада накатывался гул мощных двигателей.
— Летят, — сообщил Олег с глупой улыбкой на мокром от дождя лице.
— Ну что ж, — Стриженый посмотрел на Стуколина. — Пора работать, лейтенант! Договорим в следующий раз…
(Карелия, сентябрь 1998 года)
Роторы четырех турбовинтовых двигателей «Аллисон» Т56-А-15 мощностью в четыре с половиной тысячи лошадиных сил, провернувшись несколько раз по инерции, остановились. Норвежский военно-транспортный самолет С-130Н «Геркулес» замер в конце взлетно-посадочной полосы. Пираты в кожаных куртках уже шли к нему, доставая на ходу оружие и стараясь не обращать внимание на дождь и злой ветер.
Как и неделю назад, переговоры с экипажем повел Стриженый. Когда люк, ведущий в кабину «Геркулеса», распахнулся, Стриженый приказал показавшемуся пилоту опустить трап. Пилот уточнил:
