На рассвете победителей призвали в Священную рощу. Они шли в процессии, возглавляемой элленодиками и жрецами. Останавливались возле каждого из шести алтарей, посвященных двенадцати богам. Каждый по очереди жертвовал несколько капель влаги и щепотку ладана в дар богам. Потом той же дорогой возвращались в пританей, где олимпийские власти давали в честь победителей торжественный обед.
Уже сворачивали палатки. Священный мир измерялся скупо отпущенным временем, прежде, нежели истечет месяц, дороги распадутся на короткие отрезки посреди обилия границ, противоречивых законов, извечных конфликтов. Поэтому торопились, и два дня все тракты закрывали облака пыли.
Атлеты перед отъездом отправлялись на берег Алфея, бросали в воду венки, сплетенные из сосновых, тополиных и оливковых ветвей, - иероглифы олимпийской земли, на которую мечтали вернуться. Стремительное течение подхватывало их, атлеты бежали, пока хватало дыхания или пока на каком-нибудь повороте реки венки не пропадали из глаз. Некоторые венки задерживались в своем движении, огибали омуты, кружили возле мелей, и (о счастье!) стремнина выносила их к противоположному берегу, где они застревали на безопасном изломе.
Настал день, когда последняя повозка скрылась за холмами. Олимпия удивительное, расположенное ближе к небесам, нежели к земле, место вернулась к своему будничному одиночеству. В сравнении с богами, которые в ней обитали, люди составляли здесь всего лишь небольшую горстку: несколько жрецов, клейдух, два-три чиновника при хранилище, ксилей, скромное число служителей, вместе - десятка полтора семей, ютившихся в маленьких домишках за пределами священного округа. Теперь их ждала тишина четырех лет, лишенных впечатлений.
А в долине над рекой осталась свалка после этих дней, когда десятки тысяч человек здесь жили, ели, переваривали пищу. Иногда кто-нибудь из олимпийских служителей бродил там в поисках вещей, которые могли бы на что-нибудь пригодиться. То один, то другой находил горсть оболов, оставшиеся же укрывала земля в пользу археологов будущего. Ветер разметывал тряпье, дожди смывали нечистоты. И наконец Алфей, извечный хозяин здешних мест, омыл окрестности, выйдя во время зимних разливов из берегов.
Эпилог
Неумирающее время перебирало четки лун, и вновь то же самое полнолуние приводило сюда людей со всех концов света. Возвращались знакомые нам Содам, Евримен, Каллий, Ерготель, Эфармост, Меналк, Грил, Сотион - все они удостоились венка. Позже других это случилось с маленьким Ксенофонтом, который лишь через двенадцать лет дорос до олимпийской оливковой ветви. Телесикрат потешил себя дельфийским лавром. Потом все они растворились в океане жизни, богатой, великолепной жизни пятого века до нашей эры, словно жнецы в высокой пшенице.
Иккос на протяжении многих Олимпиад оставался верен Олимпии. Он восседал в одной из сокровищниц, среди почетных гостей. Победа принесла ему много больше того, что он надеялся получить от своих прижимистых дядюшек. Он оставил Тарент и разъезжал по свету, нанося визиты палестрам и гимнасиям, где за хорошую плату учил искусству совершенствования тела. Ему внимали, как непогрешимому оракулу. Он воспитал целую школу тренеров, которые на протяжении одного поколения видоизменили всю спортивную жизнь Греции.
Они действительно были мастерами своего дела. Тела, вверенные их опеке, подлежали определенной систематической тренировке. В результате кратковременного наблюдения безошибочно выявлялись природные способности воспитанников, чтобы затем готовить их к соответствующему виду состязаний. Под руководством тренеров никто не блуждал в потемках, не искал ощупью свое место, но прямо шел к цели, как правило одерживая победу. Кому предстояло сделаться бегуном, становился им с первой же минуты, борец, мастер кулачного боя или панкратиаст жил в своем мире, в особых условиях с разными часами тренировок, собственным рационом. То, что молодые люди времен Сотиона считали благородной игрой, стряхиванием нескольких капель от половодья своих молодых сил, превратилось в серьезное и утонченное дело. Нельзя было просто наслаждаться неограниченными природными возможностями, они теперь строго контролировались.
Новые спортивные лагеря напоминали лесопосадки или питомники по разведению породистых собак, ведь и там и там бдительно оберегается чистота вида. На свет являлись диковинные экземпляры, которым не подходила повседневная жизнь. С удивлением узнавали о невероятных показателях: в бросках диска, прыжках, подъеме тяжестей, о чудовищной силе борцов, и прежде, нежели люди успевали опомниться, из других гимнасиев поступали новые, еще более ошеломляющие вести. По всему греческому миру из уст в уста передавались десятка полтора имен, и люди с понятным нетерпением ждали встречи с ними.
Никогда ранее спортивные игры не собирали таких громадных толп, хотя проводились они теперь значительно чаще. Каждый город по нескольку раз в году, во время торжественных праздников, устраивал состязания, на которые стремился заполучить эти уникальные экземпляры рода человеческого. Прославленные атлеты научились медлить, отказывать - стоит ли совершать далекое путешествие ради пустяковой награды? У каждого из них в числе трофеев имелись груды венков, шарфов, всякого рода отличий, не говоря уже о деньгах, вещах, годящихся на продажу, прочих статьях дохода, таких, как дома, пожертвованные благодарными городами, или пожизненное содержание. Не хватало высоких слов для их восхваления, каждый именовался "величайшим атлетом всех времен", они присвоили себе титул "преемников Геракла", их мемориальные доски превращались в пространные литании самых ослепительных прилагательных. И все-таки считалось, что их нельзя ничем в достаточной степени вознаградить за честь, какую они оказывают человечеству, принадлежа к нему, ведь резвость их ног или мощь кулака дают им право причислять себя к существам неземного порядка. Еще большую честь оказывали эти люди полисам, гражданами которых являлись, и честь эту, по примеру Астила, они умудрялись выражать в кругленькой сумме. Многие в конце концов становились гражданами мира, поскольку при разных оказиях ссылались на иное происхождение.
Обыкновенный человек, который, как и пристало настоящему эллину, провел свои детские годы в палестре, заглядывал в эти новые гимнасии с завистью. Он ощущал то, что могли бы испытать полевые цветы, видя сквозь стекла теплицы подобные себе создания, однако разросшиеся до неслыханной славы благодаря особым условиям.
Ароматы, доносившиеся из кухонь, свидетельствовали о затратах на содержание спортсменов. Рядовой эллин питался овощами, сыром, рыбой, мясо видел только по праздникам; тут же кипела в котлах неиссякающая еда. Насколько убога и наивна была та рыбешка Иккоса, которая некогда так взволновала весь гимнасий в Элиде! Но она, несомненно, принадлежала к тому виду, который достоин был этих столов. Впрочем, сам Иккос все дальше отодвигался в тень прошлого, через столетие после смерти он представлялся своим последователям странным реликтом из эпохи еще слишком скромной и неразвитой.
В новых гимнасиях у каждого существовала особая диета, одна у бегуна, другая у кулачного бойца, третья у борца. Этот последний питался главным образом мясом, чтобы увеличить объем и вес тела. Ему подбирали специальные порции свинины, жирную морскую рыбу, пшеничные булочки с маком. И все это отмерялось, отсчитывалось, за этим наблюдал врач, которому вменялось заботиться о пищеварении атлета, следил за его стулом, а в более серьезных случаях даже исследовал состав его кала. В бане его не покидал бальнеолог. Каждый день ждали его сидячие ванны, души, парильни, холодный бассейн, все это менялось в зависимости от веса, темперамента атлета и сверялось, кроме того, со звездами, которые излучали свет при его рождении. А потом назначались часы прогулок, сна, их избавляли от излишних движений, весь тренинг был расписан в тщательно размеченных таблицах с таким расчетом, чтобы не растратилась попусту ни единая частица энергии этих драгоценнейших человеческих тел. Их дни протекали между столом, постелью, ванной и руками массажистов. Их никогда не оставляли без опеки, словно детей, правда детей-гигантов, но таких хрупких и беззащитных, которых любое дуновение жизни способно было прикончить!
