Однако все это обходилось слишком дорого, и воспользоваться такими чудесами могли лишь немногие. Ради подобного существования отрекались от жизни, будто уходили в монастырь, освобождая себя от всякой полезной работы, требовались, кроме того, какие-то средства, чтобы безбедно прожить эти несколько лет. На это отваживались лишь состоятельные люди или те, кто предполагал из своих будущих доходов покрыть необходимые расходы. Профессия агониста[90] входила в жизнь как особая специальность, очень ходовая и уважаемая. Разумеется, об этом прямо не говорилось, напротив, почиталось дурным тоном попрекнуть спортсменов в том, что они гонятся за заработком. Изобрели тысячу предлогов, чтобы облегчить им жизнь, сочетавшую суровую добродетель и отличные доходы.

Народ, еще полвека назад состоявший в известной степени из атлетов, где каждый гражданин, не страдавший увечьем, был готов принять участие в каком-либо виде состязаний, сохраняя эти способности до самой старости, неожиданно отказался от своих притязаний в пользу горстки избранников. Сложилось убеждение, что спорт - дело сложное и трудное, что в обычных жизненных условиях невозможно угнаться за безумством рекордов и куда легче находиться на скамье для зрителей, предаваясь вялым эмоциям. Побеспокоились, разумеется, и об этих скамьях, стадионы со временем обросли рядами удобных сидений.

Они позволяли лучше переносить продолжительность зрелища, но не избавляли от скуки. Эта гостья, неведомая прежним векам, сопутствовала теперь состязаниям по бегу и пентатлу, которые, несмотря ни на что, сохранили значительную часть былого благородства и в своей простоте казались отныне нудными и бесцветными. Истинную суть игр выражала борьба, кулачный бой и панкратий, это были главные блюда, сытные и тяжелые, подобные раскормленным, массивным телам самих спортсменов. Боксер тем быстрее становился кумиром толпы, чем меньше щадил он и противника, и самого себя. Для этой цели ему служили особые рукавицы, бесконечно далекие от тех сыромятных ремней, которыми некогда бойцы защищали пальцы! Теперь это были многослойные свитки твердой и толстой кожи, специально уложенные так, что кулак обретал силу стальных ударов. Расплющивались носы, дробились челюсти, но это были почетные раны, которые скульпторы воспроизводили в бронзе с завидной точностью.

Искусству предстояло пройти школу натурализма, чтобы отважиться на точные портреты этого нового вида homo sapiens. Оно создавало фигуры, поражающие избытком мяса и мускулов, люди изображались сидящими или прислонившимися к дереву или колонне, в неправдоподобном параличе силы, которая кажется неизбывной тяжестью. Искусство не побоялось воспроизвести их лица, запечатлев несколько абсолютно звероподобных существ, с низкими лбами, пустыми глазами, приплюснутыми носами, с губами, составленными из двух ломтей мякоти, - и все это было покрыто буйной растительностью. Со временем появились (в эпоху Римской империи) фигуры еще более отталкивающие - они встречались на мозаиках, где атлет представал созданием иных геологических эпох, чем-то вроде человекоподобного ихтиозавра, с гигантским телом и удивительно крошечной головкой, в которой наличие мозга просто трудно представить.

Тем не менее восхищение профессиональными агонистами все чаще соединялось с презрением к ним. Каждый сознавал, что их одолеть невозможно, но походить на них никому не хотелось. Уважающая себя молодежь не грезила о венках славы, а если и грезила, то только о таких, которые можно завоевать, выпуская своих собственных лошадей на конных состязаниях. Алкивиад в возрасте Сотиона целые дни проводил в конюшне. Только в уединенных районах, куда не проникали новые веяния, в Аркадии, в Эпире, в Этолии, даже в Фессалии, еще сохранялись гимнасии, жившие прежним духом, и оттуда выходили атлеты доброй воли, которые порою оказывались в списке победителей. Повсеместно, однако, спорт свелся к гимнастическим упражнениям и подвижным играм для подростков или же в своей самой заурядной форме использовался в подготовке солдата.

Цицерон, направляясь в Грецию, надеялся встретить там живые изваяния на улицах и был поражен, насколько незначительно число молодых людей в Афинах, способных похвалиться истинной красотой. Бледная кожа, сгорбленная спина, узкая грудная клетка, тонкие нога, обвислый живот - все эти признаки угасающего человеческого рода, заключенного в большие города и тесные дома, сделались привычным явлением. В конце концов врачи вынуждены были предписывать скромные порции спорта народу, который первым открыл миру глаза на красоту здорового тела.

Однако среди этих перемен Олимпия все-таки продолжала существовать. От Священной рощи, правда, сохранилось только имя, которое оправдывала купа дерев, уцелевших по соседству со священной оливой. Все остальное поглотили новые постройки. Великолепный храм Зевса скрывал в своем внушительных размеров помещении шедевр Фидия, повсюду виднелись портики, колонны. Изваяния победителей втискивались на любой свободный пятачок земли, их были сотни, наконец тысячи, целый мир. Только в них жило вечно юное поколение, не тронутое изъяном.

Олимпия поддалась веяниям времени, не отказавшись при этом ни от одной из своих догм. То, что столетия назад было высечено на священном диске, продолжало оставаться законом, который можно было иначе толковать, не игнорируя вовсе. Построили палестру и гимнасий согласно новым требованиям, и последние дни перед играми атлеты тренировались там. Спортсмены давали здесь присягу и чаще всего оставались ей верны. Подкуп противника случался редко, и, если это обнаруживалось, виновных приговаривали к высокому штрафу. За нарушение священного перемирия Спарту отлучили от игр. Лиха, члена спартанской царствующей семьи, публично высекли за неподчинение решению элленодиков. Удалось преодолеть даже самое сложное препятствие - эллинское происхождение атлетов. Закон оставался в силе, только иным народам, которые добивались участия в играх, выдавалась соответствующая метрика. Так, к греческой крови приписали Македонию, позже Рим, наконец, чуть ли не весь мир. Нерушимость законов Олимпии поднимала дух у многих, и даже в самые худшие времена она источала романтические токи, которые умирающие гимнасии обращали к старым идеалам.

Это уже не был ее полдень, а лишь мягкий, отраженный свет, которого могло хватить еще на целые столетия. Непрекращающиеся войны раздирали греческие племена, в сумерки погружались самые могущественные державы, меч Александра перепахивал Восток, взмывали ввысь римские орлы, а Олимпия неустанно домогалась мира для проведения своего праздника полнолуния. Как восхитительно было вдохнуть тишину земли Элиды, в то время когда весь мир жил, освещенный кровавым заревом войны! Две недели ничем не омраченной жизни давали яркое представление о том, что мир не потерял бы своего очарования, если бы люди перестали помышлять о взаимном уничтожении. Иногда Олимпия превращалась в подлинную Лигу Наций, подлинную, потому что вместо лицемерных дипломатов и скрытого церемониала совещаний, она располагала совестью целых государств, представленных тысячами людей самых разных состояний. В начале Пелопоннесской войны посольство из Митилены выступило на Олимпиаде с обвинением против тирании Афин и потребовало предоставления автономии; Горгий, известный софист, вскрыл предательские сношения Спарты с персидским царем; бесчисленные договоры, союзы, декреты о свободе были впервые провозглашены и выбиты именно здесь, на каменных плитах. Через Олимпию пролегал кратчайший путь к человеческому пониманию и памяти; тут встречались крупные личности и незначительные фигуры, люди заурядные и выдающиеся, многие цари и римские цезари оставили здесь свой неизгладимый след.

Согласно греческой хронологии, первая Олимпиада состоялась в 776 году до нашей эры, последняя же - двести девяносто третья - в 393 году нашей эры. Тысяча сто семьдесят лет жизни для человеческих институтов - беспрецедентный срок! Ни одному народу не хватит дыхания на то, чтобы совершить столь долгий путь. Но в преклонных летах Олимпия, по обычаю всех старцев, еще добавляла себе годы, и сохранился диск с надписью, определяющей век игр в двадцать столетий. Эта бабушка греческого спорта превосходила всех своей жизнеспособностью. Мир, родившийся одновременно с нею, обратился в руины. Дороги, по которым теперь шли пилигримы, пролегали среди развалин и городов, от которых сохранились только имена, по обезлюдевшим землям. В самой Олимпии было много утрат - ценнейшие изваяния исчезли, многие алтари угасли, словно смерть коснулась даже небес. Эллинская кровь, распыленная по трем континентам, редко пульсировала в жилах атлетов. У последнего из запомнившихся победителей не было уже ни капли ее, ни единой капли той благородной влаги, которая ранее не терпела ни малейшей примеси, чистоту которой исследовали с робкой, суеверной добросовестностью. Этим последним был армянский князь Вараздат, из рода Арсасидов, который в 385 году удостоился венка за победу в кулачном бою. Он не только не являлся греком, но принадлежал к роду, составлявшему некогда часть Персидского царства, и, возможно, кто-нибудь из его предков, захваченный греками под Саламином или Платеями, находился среди пленников, стерегущих лошадей в дни великой семьдесят шестой Олимпиады.