Во время пятого круга оторвалась правая пристяжная Карнеада из Кирены. Возничий, не сумев задержать лошадей, доехал до места старта, где и остался.

- Перекусил узду, - заметил Сотион.

Итак, Тараксипп начал свою забаву. Люди, хорошо знавшие его привычки, предрекали страшные вещи. Оторвавшаяся пристяжная пристала к какой-то четверке, потом в одиночку скакала по ипподрому, то шарахаясь от несущихся квадриг, то вновь устремляясь за ними, пока у самого старта ее не поймали арканом.

Колесницы неслись с бешеной скоростью в густых облаках пыли. На перепаханной ездовой части под слоем песка обнажилась красная земля, конские копыта раздирали ее, засыпая комьями первые ряды зрителей. Ипподром сжался, превратившись в единый вихревой эллипс, лишенные воли души людей оказались в замкнутом круге движения. Мир, раскаленный зноем, был близок к точке кипения, небесный свод содрогался, как крышка кипящего котла.

Неожиданно вибрирующий свод лопнул.

Колесница из Аргоса задела за поворотный столб, треск колеса - и по ипподрому прокатился многотысячный крик. Аргосские кони метнулись в сторону и натолкнулись на лошадей из Мессены, которые оказались ближе других. Образовался затор, повозки, неподвластные людям, налетали друг на друга, словно звезды, сошедшие со своих орбит. Все смешалось в жуткий клубок, распутать который способна была лишь смерть.

Только возничему Ферона, шедшему в самом хвосте, удалось заблаговременно сдержать лошадей, и, осторожно приблизившись к повороту, он обогнул это подобное огнедышащей горе нагромождение колесниц, животных, людей. Он закрыл глаза, чтобы не видеть ужасного зрелища, но ржание лошадей и стоны людей раздирали душу.

Олимпийская прислуга устремилась на помощь. Ловили вырвавшихся из упряжи лошадей, выносили пострадавших, обессилевших, мертвенно бледных, оставлявших на песке пятна крови. Но вот квадрига Ферона появилась снова, и все разбежались, освобождая для нее проезд. И эта единственная уцелевшая колесница беспрепятственно кружила по ипподрому, лишенная соперников.

Возничий стоял распрямившись, высоко подобрав вожжи. Всякий раз, когда он приближался к роковому столбу, на ипподроме воцарялась тишина - а вдруг Тараксипп не упустит и эту жертву. И действительно, в тот момент, когда труба герольда возвестила, что до финиша остался один круг, лошади из Акраганта при виде мертвого, еще не убранного собрата поднялись на дыбы. Однако возничий подчинил их своей воле, заставил преодолеть страх, увеличив скорость. Теперь они неслись по свободной ездовой дорожке, словно спасаясь от незримой погони, пока им не принес избавление волнующий звук труб у пустой финишной черты...

Сотион спустился с кургана Гипподамии. Когда он проходил мимо палатки элленодиков, кто-то окликнул его. Айпит жестом подозвал юношу.

- Ты видел Иккоса?

- Да.

- Где?

- Возле Герайона.

- Он был на стадионе?

- Не знаю.

- А чьи же там следы?

- Я ничего не знаю про следы. Когда я встретил Иккоса, он шел от пританея.

Элленодик недоверчиво покачал головой.

- Клейдух видел атлета, который крутился по стадиону. Он утверждает, будто это один из тех, кто участвует в пентатле.

- Клянусь Зевсом, я не думаю, что клейдух настолько хорошо знает всех атлетов!

- Он говорит, что нарушитель был с гальтерами.

- Я не видел ничего! - решительно заявил Сотион.

- Можешь идти. Но если я что-нибудь выясню, тебе не сдобровать!

Атлеты уже знали обо всем. Они окружили Сотиона и начали его расспрашивать. Он почувствовал: ему от них не отделаться, если придется отвечать на вопросы.

- Иккос в полночь отправился на стадион, - зашептал он, - и выполнил всю программу пентатла. Так как товарища для борьбы у него не оказалось, он призвал Гермеса. Только никому ни слова об этом!

Шутка успокоила всех. Вещь, над которой можно посмеяться, в их легких душах утрачивала свою весомость, словно оказавшись на планете с иной силой тяготения.

- Пошли поедим чего-нибудь, - предложил Содам, - потом будет некогда.

- Палатка моего отца ближе других, - отозвался Евтелид.

Палатка была пуста, но на зов спартанца прибежал илот. Он принес сыр, хлеб, свежие груши.

- Вам не кажется, - вдруг заговорил Содам, - что время, которое мы провели в Элиде, уже страшно далеко?

Означало это примерно следующее: "Вот и наша последняя общая трапеза, доведется ли нам еще когда-нибудь встретиться после окончания игр?" И еще: "Скажите, разве время, проведенное в гимнасии, не оказалось самой прекрасной порой, не было ли в нем того, что составляет главную ценность в жизни, устремленности?"

Любой из них, разумеется (да и могло ли быть иначе?), ощущает на своей голове венок, который превращает его в совершенно другого человека, и этому человеку уже нет места среди былых друзей, он остается за порогом. Достижение цели, несмотря на безмерную славу, опустошает сердце, лишает его волнений. Возникнет ли когда-нибудь новая, столь же высокая цель? Настанут ли дни такой же упоительной надежды? Способен ли мир предложить что-нибудь взамен неиссякаемой радости товарищества и дружбы, которые обогащались каждодневной благородной борьбой?

И неожиданно завязалась оживленная беседа, в которой не ощущалось волнения за предстоящие игры, не было тревог перед решающей минутой, - все трое принялись вспоминать о гимнасии. Они уносили оттуда имена, связанные с незначительными, но незабвенными событиями, называли друзей, которые не дошли до Олимпии, как воины, павшие в схватке, предшествовавшей провозглашению перемирия.

Ипподром уже пережил свои самые значительные минуты. После конных четверок настал черед повозок, запряженных мулами. Их оказалось шесть - и все сицилийские. Среди областей старой Греции только в Фессалии имелись прекрасные беговые мулы, но Фессалия в этом году в играх не участвовала. Элейцы (извечные предрассудки запрещали им разводить этих животных) относились к подобному виду состязаний с неприязнью. Победила повозка Анаксилая[82] из Регия.

Заканчивалась кальпа - состязания кобылиц. На середине последнего круга наездники соскакивали наземь и, держа лошадь под уздцы, вместе с нею устремлялись к финишу. Это единственный вид конных состязаний без участия царских фамилий. В нем участвует главным образом мелкое дворянство, а лошади свои собственные и наезднику знакомые с той самой поры, когда каждая из них была жеребенком. Зрители, понимая, что здесь нет места демонстрации и тщеславию, а есть лишь увлеченность и искусство, сопровождали наездников непрекращающимися возгласами ободрения. Победил молодой афинянин Каллип, из окрестностей Марафона, на кобыле по кличке Мелисса. Его мастерство оказалось достойно Олимпийского стадиона.

Царствующие особы появились снова, когда труба возвестила скачки верховых лошадей. Многим они в этот день предоставляли возможность выиграть ставку после поражения колесниц. В их числе оказался и Гиерон.

Он потерял двух лошадей - они сломали ноги - и возничего - тот получил смертельные увечья. Однако Гиерон страдал не столько от своей неудачи, сколько от сознания того, что победителем оказался Ферон, которого он подозревал в колдовстве. Мысль, что Ферон уедет с венком, в то время как он вернется домой с пустыми руками, наполняла его сердце холодом.

- Иди, -повелел он Хромию, - и скажи Хрисиппу, что он получит мину[83] серебра, если победит.

- Получит две: вторую от меня!

Хрисипп вскочил на лошадь так весело, словно уже уносил эти две мины в своем заплечном мешке. Многие знали лошадь по Питийским играм, раздались крики: "Ференик!", которые Гиерон счел за доброе предзнаменование. Он не слышал, что точно так же приветствовали появление других, отовсюду неслись крики: "Кнакий!", "Феникс!", "Эол!", "Феб!"

Ференик рванулся вперед, но уже в следующую минуту Феникс опередил его. Это повторялось по нескольку раз на протяжении всей дистанции. У Гиерона было такое ощущение, словно он пребывает не на земле, а в бушующем море: волна то вздымает его вверх, то низвергает в бездну. Его слабые почки свела горячая спазма. То было смерти подобно - темнота захлестывала его всякий раз, как Ференик пропадал за красным силуэтом Феникса, и наступала новая жизнь, чуть только светозарный гнедой вылетал на свободное пространство.