Сотион побежал вдоль Кладея, туда, где берег опускался, переходя в Альтис. Оттуда юноша направился прямо к стадиону.

Иккос был на беговой дорожке. Он стоял с гальтерами в руке, а его мальчик собирался замерить длину его прыжка. Нагнувшись над копьем, служившим меркой, мальчик обернулся на шелест песка. Он смутился, словно застигнутый при совершении дурного поступка, и взглянул на своего господина. Иккос тоже повернулся.

- Ты отрабатываешь подобным образом весь пентатл?

- Мне бы хотелось, чтобы ты составил мне компанию в борьбе.

- Хорошо, но только после полудня.

Мальчик тем временем произвел замер и шепотом назвал Иккосу какую-то цифру, тот кивнул.

- Мне кажется, ты видишь в этом нечто предосудительное, - обратился он опять к Сотиону.

- Дело не во мне, но если тебя заметит кто-нибудь из членов Совета или из элленодиков...

- Понимаю, поэтому я и выбрал время, когда они заняты другими делами. Я знаю этих людей. Лет через сто им придет в голову мысль построить гимнасий и палестру здесь, в самой Олимпии.

- Подожди ради этого сто лет, а пока уважай обычай, запрещающий использовать Олимпийский стадион для тренировок.

Иккос дал знак мальчику, который тотчас же собрал все принадлежности.

- Надеюсь, ты не выдашь меня?

- Чего это вдруг ты боишься меня, - удивился Сотион, - раз уж отважился прийти сюда, где увидеть тебя мог любой?

- Ты знал, что я здесь?

- Догадался и пришел тебя предостеречь!

- Похоже, что ты боишься меня потерять, клянусь Зевсом!

Сотион молчал, размышляя над странностями этого человека. Старательный, осторожный, аккуратный и предусмотрительный, Иккос в день соревнований мог оказаться под розгами или быть исключенным либо получить то и другое одновременно.

- Не понимаю, - проговорил Сотион, - зачем тебе это понадобилось?

- Не понимаешь? Мы ушли из Элиды десятого. А сегодня тринадцатое. Я несколько дней не тренировался. Когда я попадаю в вашу компанию, мне приходится отвечать на такие вопросы, будто я говорю с людьми, никогда не видавшими гимнасия.

- А слушая тебя, можно подумать, что ты варвар, которому неведомы наши обычаи. Ведь мог же ты найти другое место.

- Я должен участвовать в пятиборье, а не коз ловить. Ты хочешь, чтобы я бегал и скакал по стерне?

- Ерготель нашел великолепный луг под Гарпиной.

- Под Гарпиной! Шесть стадиев туда, шесть обратно. Может, тебе и пришлось бы по душе, если бы я вернулся оттуда без ног!

- Заведи себе мула!

И он оставил Иккоса у Герайона. Сотиону не хватало терпения на подобные беседы, после них всегда возникало взаимное презрение и даже ненависть. Никакого взаимопонимания между ними быть не могло. Они принадлежали к двум разным мирам. С высот могущественного мира Сотиона Иккос казался всего лишь назойливой причудой, которую обходят стороной. Когда Сотион шагал по открытой площади Альтиса, он словно ощущал взгляды статуй, взгляды людей, чья жизнь служила идеалом: помогала выработать в себе стойкость и силу, послушание законам жизни, радостную уступчивость любым условиям, здоровье, свободу от чувства недоверия и скупости. Их улыбающиеся лица были обращены к востоку, их тела из дерева, мрамора и бронзы отражали утреннее солнце, тени их растворялись среди деревьев, что росли у них за спиной.

Нынешний день способен был поставить его в их ряду. Эта мысль заставила его остановиться. Единым взглядом охватил он всю аллею славы, от столба Эномая до Булевтерия, и подумал, что ему хватило бы здесь места. Изваяния не теснились одно к одному, между ними оставалось достаточно свободного пространства, не занятого даже мемориальными плитами. Однако, как во сне невозможно разглядеть свое лицо, так и Сотион не в состоянии был представить себя в виде статуи. Даже мысленно он видел только цоколь со своим именем, выше была пустота, которую он ничем не мог заполнить. В конце концов он устыдился своего тщеславия.

- Мой мрамор еще спит под землей!..

Иккос же, идя от Герайона, миновал пританей и вступил в лес, которым сплошь поросли склоны горы Крона. Под густыми ветвями огромных старых платанов висел плотный сумрак. Мальчик, несший гимнастические принадлежности, отстал от Иккоса на несколько шагов и тут же потерял его из виду: атлета заслонили деревья, - напуганный, тот принялся звать его. Они напоминали странников, заблудших в неведомом мире на краю света.

Говорят, человеку суждено однажды пройти по своей могиле, коснувшись ступнею места собственной смерти, и эта минута никогда не проходит незамеченной, давая о себе знать внезапным, необъяснимым страхом, который проявился бы совершенно отчетливо, если бы душа в этот момент была свободна от суетных мыслей и впечатлений, сделалась бы умиротворенной и открытой, как необъятное для глаза пространство. Точно так же наши жизненные пути пересекаются с путями грядущего, иногда мы оборачиваемся, как бы на звук шагов, которые слышим за собой. Возможно, время от начала бытия вплоть до конца мироздания простирается гладкой степью, где каждый следует своей колеей, а если на миг свернет с нее, тотчас вторгнется или в то, что мы называем прошлым, или в то, что еще должно наступить.

От пританея Иккос шел по земле будущего. Вся эта территория, дикая и заросшая, как пуща, должна была когда-то превратиться в гимнасий, с портиками, с большой спортивной ареной, такой, как стадион, с особыми площадками для кулачных бойцов и атлетов, со всем необходимым для того, чтобы люди, отобранные для состязаний, без устали продолжали тренировки. Все, чего Иккосу так недоставало, здесь должно было воплотиться и преумножиться. Ни одна частица сознания не дала ему знать об этом, только один-единственный раз, коснувшись ствола платана, он почувствовал, будто рука его скользнула по каменному столбу.

"Я утомился, - подумал он, - Утомился или вышел из равновесия. В самую ответственную минуту жизни мне недостает спокойствия и выдержки. Сегодня я уже совершил безрассудный поступок, а теперь готов поддаться обманчивым чувствам. Несколько дней я не имею представления о том, в каком состоянии мои мускулы".

Это неведение было для него самым тягостным. Тело его вдруг утратило ежедневную сосредоточенность, он пребывал в полной растерянности, как моряк, не способный обозначить курс своего корабля. Сила, ловкость, искусство Иккоса слагались из подсчетов, каждый день тренировки он завершал балансом, после которого всегда что-то оставалось на следующий день - для устранения или совершенствования. Теперь же он располагал только результатами последних дней, проведенных в Элиде, да сегодняшним прыжком, хотя прыжок был и неплох, но это всего лишь эпизод и поэтому серьезной гарантией служить не мог. Предоставленный почти целиком воле случая, Иккос утратил смелость.

Он брел, натыкаясь на выступавшие из земли корни, огибая кусты, преграждавшие путь, в душе он ощущал горечь. Время, в котором он жил, расползалось по швам где-то над ним, и невозможно было его заменить новым, скроенным по собственной мерке.

А в восточной части Альтиса Сотион вышагивал точно по колеям своего времени, не подозревая, как мало это пространство, весь во власти мыслей, эмоций, стремлений эпохи, в которой он чувствовал себя так прочно и которая была для него органична, как его тело соответствовало гармонии его души.

Сотион вдруг спохватился, что он наг, и поспешил к баракам. Но шум конных состязаний заставил его повернуть назад. Сотион не был бы тарентинцем, останься он глух к конскому топоту.

Он взбежал на могилу Гипподамии, откуда открывалась панорама ипподрома.

Гонки колесниц уже начались. Участвовало в них тридцать колесниц, десять дюжин лошадей шли в упряжках. Три круга сделали без каких-либо происшествий, и зрелище как будто обещало ограничиться этой игрой цветов, блеска, лязга. Но это был всего лишь пролог событий, никогда не завершавшихся без кровавого зарева. Предстояло еще двадцать поворотов, так как общая длина заезда составляла семьдесят два стадия. Лошади все больше распалялись. Возничие, наклонясь над бортом колесницы, доходившим им до бедер, отбросили кнуты. По судорожно напряженным лицам я окаменевшим мускулам угадывалось усилие, с каким они борются со своеволием животных.