Систему несения корабельной вахты моряки определяют следующим коротким, но вполне понятным словосочетанием – «четыре через восемь». То есть четыре часа ты стоишь на вахте, ты вахтенный. Затем тебя сменяют, и ты становишься подвахтенным: принимаешь участие в приборках, осмотрах техники и вооружения и т. п. Следующие четыре часа – отдых, ты имеешь полное право спать даже днём. Затем этот цикл повторяется снова и снова, никогда не прекращаясь. И таким образом – до тех пор, пока однажды не зацепят одряхлевший, проржавевший корабль за «ноздри» (якорные бортовые клюзы) для того, чтобы оттащить его на буксире для разделки на металлолом – «на гвозди», как говорят моряки.

Но давайте закончим это лирическое отступление и вернёмся к нашему «Альбатросу». Наступило 13 часов, то есть время обеда. Но долгожданных слов по корабельной трансляции: «Команде обедать!» – почему-то так и не прозвучало.

13:20 – обеда нет. 13:30 – всё та же тишина.

В армии есть поговорка: война войной, а обед – по расписанию. Хорошая поговорка, правильная. Голодный боец – не боец. Конечно, любому здравомыслящему человеку вполне понятно, что на качке далеко не каждый способен не то что принимать пищу, но даже размышлять о ней. А кушать-то, товарищи дорогие, всё-таки надо. Организм должен ведь на чём-то работать. Как учили: поел – затошнило, вытравил, опять поел… И так до тех пор, пока желудок на место не встанет и тошнота не прекратится. Иначе никак не привыкнешь. И хоть особого аппетита на качке нет, но ешь регулярно, по распорядку дня, и ничего.

В 13:35 старпом вызвал на ГКП дежурного по низам:

– Старшина, что там у нас с обедом?

Со своего места, из-за автопрокладчика подал голос штурман:

– С обедом у нас хорошо. У нас без обеда плохо.

Штурман морячил уже десятый год, в своё время шесть лет отходил на рыбаках (рыболовецких судах), так что приём пищи в шторм большой проблемой для него не являлся. Старшина 1-й статьи Велосипедов обвёл мутным взглядом помещение, сделал над собою усилие и ответил:

– Кок укачался, товарищ старший лейтенант.

– Ну так поднимите его.

– Пробовали, не получается. Не хочет идти, зараза.

– Хорошо, возьми дневального по кубрику и принесите кока в коридор к камбузу. Я минуты через три спущусь.

– Есть, – слабым голосом ответил старшина и побрёл вниз.

Лишь только он начал спускаться, корабль сильно качнуло. С трапа послышался сдавленный вскрик: «Ё… твою мать», затем – грохот по ступеням военно-морских сапог и костей крепкого молодого организма, потом – звук упавшего тела. Вслед за этим наступила непродолжительная тишина, которую нарушили Стёпины рассуждения по поводу кока, сопровождаемые совершенно непечатной вольной лексикой.

Чернецкий улыбнулся. Затем он проверил ещё раз на экране МИЦ (морского индикатора целей), нет ли какого судна в море поблизости; целей не было, экран был чист. После этого, держась за переборки, старпом подошёл к небольшому трапу, ведущему на ходовой мостик, и крикнул в открытую и закрепленную дверь:

– Брыкалкин!

Через некоторое время наверху обозначилось движение и в дверном проёме появилась взлохмаченная голова вахтенного офицера – командира БЧ-2 (ракетно-артиллерийской боевой части) лейтенанта Андрея Брыкалкина. Цвет лица у него был пепельно-серым, глаза открывались только наполовину. Было совершенно ясно, что говорить он почти не может, а соображать способен только через раз. А может быть, и через два раза.

– Брыкалкин, целей нет, постой несколько минут один. Я пока вниз спущусь, надо с обедом разобраться. Кок забастовал. Всё понял?

Андрюха молча кивнул, и голова исчезла.

– На румбе?! – крикнул на мостик старпом.

– На румбе – сорок (корабль следует курсом 40 градусов), – слабо ответил вахтенный рулевой.

– Так держать!

– Есть так держать.

Последнее распоряжение – командиру БЧ-1 (штурманской боевой части):

– Штурман, поглядывай тут. Брыкалкин укачался. Я на несколько минут вниз. Кок всю военно-продовольственную подготовку загубил.

Штурман поднял тяжёлую голову с автопрокладчика:

– Добро, – затем переместился за экран МИЦ.

Всё, теперь можно было идти разбираться с обедом. Сергей ступил на качающийся в такт морю трап; руки сразу же привычно заняли нужное положение: левая сверху легла на левый поручень, правая снизу обхватила правый. Чуть левым боком вперёд, стараясь не соскользнуть со ступенек, старпом спустился вниз, в коридор.

Вы никогда не задумывались над тем, для чего вдоль коридоров кораблей и судов на переборках (стенках, по-сухопутному) укреплены поручни? Вот для таких случаев и укреплены. Держась за поручни, Чернецкий двинулся по коридору в сторону камбуза.

Вообще-то идти по длинному корабельному коридору в качку – дело довольно-таки интересное и, я бы даже сказал, в некотором роде забавное. Дело в том, что человек на качающейся палубе инстинктивно старается удержать свою вертикаль относительно горизонта. Даже если он этого горизонта и не видит. Господь Бог вставил нам в голову один маленький, но очень важный приборчик – вестибулярный аппарат. Вот этот самый аппарат и помогает морякам на качке. И когда, подчиняясь штормовой волне, корабль кренится на борт, ты, идя по коридору, начинаешь наклоняться в противоположную сторону, стремясь сохранить равновесие. Голова твоя вместе с верхней частью туловища начинает клониться к одной переборке, в то время как ноги по палубе коридора автоматически смещаются к противоположной. Так что идущий человек в проёме коридора смотрится не прямо, а по диагонали. Накренившись, корабль на какое-то мгновение замирает в конечной точке и начинает обратное движение. А вместе с ним начинаешь своё движение в другую сторону наклона и ты. На сильной волне, когда размах качки довольно большой, иной раз приходится перебирать ногами чуть ли не по самой переборке.

Если же впереди вас по коридору идёт кто-либо, то смотреть со стороны на эти его качания без улыбки просто невозможно.

Но, как говорят на востоке, вернёмся к нашим баранам.

В коридоре у камбуза стоял злой дежурный по низам. Руками он припёр к переборке кока, не давая тому стечь вниз, на палубу. Если бы не этот разгильдяй, старшина лежал бы сейчас, мерно покачиваясь, на рундуке в кубрике, и никто бы его не тревожил. По неписаному морскому закону, во время шторма, понимая состояние людей, без особой нужды никто никого никуда не дёргает.

Кок же, узбек Бурхон Эшкуватов, искренне не понимал, чего от него хотят. Собирая всю свою недолгую сознательную жизнь хлопок на своей тёплой родине, где растут лук, чеснок, виноград и персики, он даже в самом страшном сне не мог себе представить, что человеку может быть так плохо. А когда оказалось, что ему в таком состоянии нужно ещё и обед сготовить, Бурхон решил лучше умереть, но на камбуз не идти. Да и вообще какой идиот будет думать о еде в такую болтанку? Вот, например, ему, старшему матросу Эшкуватову, кушать совершенно не хочется.

Первые сутки этого проклятого шторма ему было просто плохо, но он что-то там такое на камбузе варил и даже немного соображал. На вторые сутки ему стало очень плохо, но он ещё мог самостоятельно передвигаться. А сегодня – как это русские говорят? – небо стало похоже на шкурку маленького барашка.

Старпом взглянул на кока, и ему всё сразу стало ясно. Но обедать-то надо было.

– Кок, почему обед не готов? – для проформы спросил Сергей.

Тот поднял непослушную голову и мутным взглядом обвёл стоящих рядом боевых товарищей. Голова болела дико и страшно гудела. Бурхон с удивлением отметил про себя, что это гудение прослушивалось даже вне головы.

– Так мы же в море! – с отчаянием выдавил из себя сын востока.

– Ну и что? – В голосе старпома явственно послышались стальные нотки.

– Так качает же!

– Ну и что?

– Таварыш лыйтынант, я нэ магу, – обречённо сказал кок и медленно начал сползать по переборке на палубу.

– Да стой же ты, зараза! – рывком поднял его Велосипедов, которому этот цирк начинал уже изрядно надоедать.