– Да!
– Есть рассыльный.
– Добро. Вот что, сынок, позови-ка ты ко мне кока.
– Есть. – И вновь грохот сапог по трапу.
Через три минуты кок – казах Керкинбаев Самат – уже стучится в каюту:
– Таварыш камандыр… Па вашыму приказу… Кок…
Заметно, что парень волнуется. Нарочито недовольный голос Семёнкина:
– Кок, сколько сейчас времени?
– Нэ знаю, таварыш камандыр.
– Ну так сходи узнай!
– Ест! – Грохот сапог по трапу.
Мне становится интересно: продолжаю заполнять документы и прислушиваюсь уже специально. Через пару минут возвращается кок:
– Бэз питы одынцать, таварыш камандыр.
– Ну вот видишь!
– Што?
– Как что? Как что? Уже полчаса назад ты должен был постучать в мою каюту: товарищ командир, вот картошечка жареная, лучок тут, хлебушек с маслом…
Голос Семёнкина содержит в себе удивительный сплав строгости начальника и чисто отеческой досады на непонятливого ребёнка. Я через переборку чувствую, как в сердце этого бесхитростного сына востока крутой пеной моментально вскипает раскаяние и сильнейшее желание исправить ошибку и угодить своему командиру.
– Понял, таварыш камандыр. Я шас, – раздаётся его счастливый голос.
Грохот сапог по трапу. Я не могу не улыбнуться оригинальности педагогического таланта Леонида Михайловича. Да и артист недюжинных способностей явно дремал в его душе.
Минут через сорок слышен чёткий звук размеренных шагов по трапу и в коридоре, затем – стук в дверь соседней каюты и голос кока:
– Таварыш камандыр, гатова…
– Ну вот, другое дело. Молодец. Ты знаешь о том, что ты самый главный на этом корабле, кто должен заботиться о командире? Главнее тебя нет, сынок. Кто ещё здесь меня накормит? А я ведь тебя в бой поведу. И я же тебя из боя вывести должен. Живым вывести. Понял?
– Так точна!
– Ну ладно… Иди.
– Ест, – счастливый своей значимостью для самого командира корабля, кок уходит.
Грохот сапог по трапу. Затем – стук ко мне в переборку, голос Семёнкина:
– Старпом, зайди!
Складываю планы, выхожу в коридор, стучусь в соседнюю дверь:
– Прошу добро.
– Заходи, заходи.
За столом, аккуратно накрытым свежей газетой «Красная звезда», сидит командир. На столе – большая миска жареной картошки, несколько чистых тарелок, вилки, нарезанный лук, хлеб, масло, два стакана, графин с водой.
– Садись, старпом. Давай тут маленько. – Достаёт канистрочку со спиртом, наливает по четверти стакана. – Ты шило с водой будешь или так?
– С водой, Леонид Михайлович.
– Ну, давай. Положи себе немного картошечки, закуси. Ну, вздрогнем. Пусть все наши враги сдохнут!
Освежились, закусили.
– А теперь, старпом, давай-ка пройди по кораблю, посмотри, чтоб всё там нормально… Проверь всё. Отработай, чего там положено… А я тут немного… Отдохну вот… Ну иди, иди.
Я выхожу в коридор, надеваю пилотку, застёгиваю воротник кителя – вперёд, пойдём службу править.
Карьера Семёнкина была далеко не гладкой, всякого он в своей жизни насмотрелся и многое испытал. Но как бы там ни было, а моряком он был настоящим. Он обладал тем качеством, теми способностями и знаниями, которые учебник «Морская практика» называет коротко, но вполне точно и понятно – хорошая морская практика. В море с ним было спокойно, экипаж чувствовал себя уверенно. Конечно, и у него были свои недостатки, никто из нас ангелом не является. Но, как говорил Виктор Викторович Конецкий, «у каждого – свой бзик».
Есть в русском языке понятие: шлея под хвост попала. Полагаю, что всем смысл этой фразы достаточно понятен. Так вот, если подобное случалось с Семёнкиным и он упирался рогом, то никто и ничто не могло свернуть его с места.
Стояли мы как-то в доке. Доковый ремонт закончился: корпус отчистили, загрунтовали, покрасили, осмотрели винто-рулевую группу и забортные устройства – пришло время уходить. С нами стояли ещё СКР (сторожевой корабль) и тральщик; они тоже были готовы к выходу. Всё бы ничего, да вот только… Оба наших ДГ (дизель-генераторы) были неисправны. А что такое неисправный ДГ? Это отсутствие автономного бортового электропитания. И согласно требованиям руководящих документов в таком состоянии отрываться от стенки (выходить из дока) мы не имели права.
По плану – на флоте всё по плану делают – завтра док должен был погрузиться и мы – выйти из него. Сегодня же начальники и проверяющие бегали, подписывали нужные бумаги, готовили док и корабли. Пришли они и на наш корабль. Семёнкин упёрся:
– Из дока не выйду.
– Почему?
– У меня оба ДГ не в строю.
Начальство обалдело:
– Ты что, Семёнкин? Время вышло! Надо ставить следующие корабли! План же!
– В гробу я ваш план видал!
От такого ответа начальство обалдело ещё больше.
Через три часа в корабельной кают-компании ругалось с командиром уже значительно большее число представителей нашей славной кораблестроительной промышленности: флагмех (флагманский механик) дивизиона ремонтирующихся судов, специалисты завода при поддержке офицера из технического отдела флотилии и даже сам докмейстер лично.
Семёнкин стоял непоколебимо. Что тот утёс или ке кур.
– Михалыч, ты что, одурел? У нас же график медным тазом накроется!
– Добро ему накрываться!
– Выходи! Подписывай бумаги!
– Не выйду! А вдруг пожар? Без ДГ я даже пожарник (пожарный насос) запустить не смогу. Не говоря уж об освещении.
– Какой пожар?! Семёнкин, ты что, идиотами нас считаешь? Как только выйдешь из дока, тебя буксир под белы рученьки подхватит – и через двадцать минут будешь у причальной стенки стоять, подсоединишься к береговому питанию. Двадцать минут, Семёнкин! Только двадцать минут! А если что от дока до причала случится, так буксир тебя из своей пожарной магистрали по самые ноздри зальёт! Ты слышишь?
– Нет, я сказал.
– Семёнкин, я тебе приказываю! – вдруг побагровев, заорал кап-два (капитан 2-го ранга) из технического отдела флотилии.
– Ах приказываешь? – взвился командир. – Ах приказываешь? Сейчас, погоди, – и он стал давить кнопку вызова рассыльного по кораблю.
Кнопка не отзывалась, звонка не было.
– Рассыльный… твою мать! – раненым вепрем взревел Семёнкин.
У присутствующих заложило уши. А вы как хотели, товарищи дорогие? Покричите-ка на швартовках да в шторм, потренируйтесь – и у вас такой же голос прорежется. Служба на корабле – это вам не в тёплом кабинете на мягких стульях сидеть!
В дверях появился бледный рассыльный.
– Вахтенный журнал мне! Шнуром!
Рассыльного унесло. На несколько минут в кают-компании повисла гнетущая тишина. Но вот принесли вахтенный журнал корабля. Семёнкин раскрыл его на последней записи, подвинул к представителю техотдела:
– Пиши письменное приказание! А я допишу, что вышел без ДГ. И помни, что это документ для прокурора!
Кап-два побледнел, потом покраснел, потом его буквально приподняло со стула:
– Семёнкин! Ах ты… Ах ты… Ёп… Тап… Тудап!
– Что, слабо написать?! Сказал, не выйду, значит, не выйду. Всё, разговор окончен!
На следующий день началась доковая операция. Все вчерашние начальники вместе, хорошо сплочённой группой, стояли на башне дока, всё ещё не теряя надежды уломать нашего командира в последний момент. Ведь всерьёз ссориться с техотделом флотилии станет далеко не каждый.
Вывели тралец. Вывели СКР.
– Семёнкин, выходи!
– Не выйду.
Докмейстер не выдержал:
– Сейчас твои концы с кнехтов скинем и сами на руках тебя вытянем. А там буксир поймает.
– Только попробуйте, троньте! Я сейчас прикажу раздать матросам автоматы с боезапасом и дам команду стрелять по всякому, кто тронет наши швартовные концы!
Шлея под хвост попала. Семёнкина понесло.
К вечеру док всплыл с нашим одиноким кораблём. Рабочие начали менять клетки докового набора для следующих кораблей. Мы занимали чужое место. По плану.
Разъярённый докмейстер кричал нашему командиру с башни:
