В один из дней хозяйские псы, воспользовавшись тем, что дверь, по недосмотру, осталась открытой, проникли в сарай и набросились на связанного кота. Но Крючконос сердитыми окриками выгнал их, а особенно разбушевавшегося кобеля посадил на цепь.

Кот был поражен — человек не только не позволил собакам растерзать его, а, наоборот, — защитил от заклятых врагов. Тщетно пытался кот разрешить эту загадку. Она была ему не под силу. С этого момента Боцман окончательно поверил Крючконосу, и отношение к людям у него перестало быть столь однозначным, как прежде. Он даже начал на свой лад делить людей на «добрых», вроде Крючконоса, и «злых», вроде Рыжебородого, убившего Кисточку.

Понятливые лайки после хозяйской взбучки крепко усвоили, что рыси на их подворье — особы неприкосновенные. Но тем не менее не упускали случая порычать на кошек исподтишка.

Наконец пришло время, когда Боцман сам поднялся на ноги.

— Замечательно! Какой ты молодец! — похвалил Крючконос. Лицо зверолова светилось неподдельной радостью. — Еще немного отъешься, и повезу тебя в город.

На дне холодных и бесстрастных для несведущего человека рысьих глаз Михалыч уловил отклик понимания.

Зверолов успел привязаться к Боцману. Много зверей прошло через его руки, но такого умницы он еще не встречал. Постоянно и подолгу разговаривая с ним, Михалыч чувствовал, как приоткрывается какая-то таинственная заслонка, и кот начинает понимать смысл его слов и жестов. А когда зверолов после трехдневной отлучки зашел в сарай проведать подопечного, то был удивлен тем, с какой демонстративной обидой отвернул от него высоко поднятую голову гордый кот.

Человек снял с лап рыси путы. Они хоть и не мешали ходить, но вставать с ними было неудобно. Поколебавшись немного, Михайлыч удлинил толстый брезентовый ремень, привязанный к сыромятному ошейнику. Эта удавка Боцману не нравилась, и он не единожды пытался стянуть ее, но всякий раз безуспешно. К ремню же притерпелся и даже не кусал его, тем более что острые клыки лишь протыкали брезент насквозь: грызть подобно волку или собаке рыси не умеют.

Пошел четырнадцатый день заточения. Кот совершенно оправился от ран и вновь обрел грозный вид. Хорошая форма подопечного вдохновляла Михалыча — пора было заняться отловом соболей, но он не мог уйти в тайгу, пока не сдаст рысей. Оставлять же их под присмотром жены зверолов побаивался — все-таки хищники, мало ли что… Да и мяса на них не напасешься.

Зообаза с вывозом что-то медлила. Зверолов нервничал. Наконец пришла радиограмма. Из ее текста явствовало, что машина будет через день, но без клеток. Михалыч, поругивая далекое начальство, не мешкая отправился на пилораму договариваться насчет досок. Он торопился еще и потому, что надо было успеть зарезать бычка и, воспользовавшись оказией, повыгоднее сдать мясо в городскую столовую.

Вечером жена сообщила ему, что из тайги вышел Потаи — его двоюродный брат. Жил он через дом, и зверолов решил сходить, чтобы узнать, не случилось ли что, — вышел-то брат во внеурочное время. Обычно охотники появлялись в деревне лишь под самый Новый год, да и то дня на два-четыре.

Пока одевался, в дверь постучали и в избу ввалился упредивший его Потап. Огненно-рыжая борода промысловика засияла при электрическом свете, словно хорошо надраенный медный котел.

— Братан, покажь котяру. Старик говорит, самого Боцмана пригрохнули.

Вооружившись фонариками, мужики вошли в сарай. Рысь под бесцеремонным прицелом слепящих «глаз» отвернула морду и угрожающе заворчала.

— Ну, хватит, Потап.

— Сдавать будешь?

— Да, послезавтра приедут.

Не попрощавшись, Потап зашагал к калитке. Хозяин недоуменным взглядом проводил его и, спохватившись, крикнул вдогонку:

— Чего из тайги так рано? Случилось что?

— Да так, дела, — неопределенно отмахнулся тот.

На следующий день Михалыч с конюхом привезли с пилорамы на санях большой щелястый ящик, сбитый из пахнущих смолой золотистых досок. Набросали в него сена и, не закрывая дверку, подтащили вплотную к сараю, в котором томилась Киса.

— Иди, иди, — негромко скомандовал ей зверолов.

Кошка послушно перешла в клетку. Удивленный конюх не удержался:

— Эва! Убей меня деревом! Как это ты таку власть заимел?

— Через ласку. Ежели принуждать, силой гнуть свое, зверь только злобится.

Клетку закрыли, передвинули по снегу к сараю, в котором держали Боцмана, и оставили там. Зверолов, жалея любимца, не стал перегонять его в холодный, тесный ящик до прихода машины. Тем более что процедура эта не должна отнять много времени — Боцман наверняка сам забежит к подруге. Главное, не дать Кисе выскочить из клетки. Для этого Михалыч приготовил и тут же примерил, вставляя в щели между досок на разной высоте, несколько жердей.

Когда он занимался этим, хлопнула калитка и подошли два соседских мужика. Боцман слышал, как вывели из хлева бычка, как он коротко взревел, и вскоре по двору загулял запах горячей крови, парного мяса. Крючконос на бегу заглянул к нему и бросил теплой свеженины.

Калитка захлопала чаще. Раздавались все новые и новые голоса, теперь большей частью женские. Кот прислушивался к оживлению с нарастающей тревогой, но как ни силился, не мог связать воедино значение происходящих событий.

Из дома между тем полились приятные переливчатые звуки. Это деревенский музыкант заиграл на гармошке. Рысь впервые слушала музыку. Она ласкала слух и завораживала даже сильнее, чем говор Крючконоса.

Потом в доме затопали, красиво многоголосо завыли. Кто-то вышел на улицу, остановился у клетки с Кисой.

— У, зверюга! — Человек смачно сплюнул. — Не мне ты попалась! Где тут твой недобитый кавалер?

Дверь к Боцману приоткрылась. С шипением вспыхнул огонек, и кот увидел рыжебородое лицо убийцы Кисточки. Пахнуло едким запахом белых, с черной головкой «червей». Этот запах-воспоминание перекосил морду Боцмана гримасой ненависти. Кот ощерился, издал громогласное «Ваа-у-уу!». Обнажившиеся клыки блеснули, словно стальные пики.

При виде разъяренного дьявола мужество мгновенно оставило пьяного Потапа, или, как его за глаза звали деревенские, Жилу. Он пулей вылетел из сарая, схватил увесистый кол, подпиравший дверь клетки с Кисой и, вернувшись обратно, жестоко отходил им привязанного Боцмана.

Полный мстительного упоения Рыжебородый вышел во двор и увидел… рысь. С воплем: «Оторвалась, спасайтесь!» — он влетел в избу. Там поднялся невообразимый гвалт. Перепуганный Жила, пуча глаза, выкрикивал что-то нечленораздельное. Его переспрашивали, но в шуме ничего нельзя было разобрать.

Боцман, обозленный унижением и чувством бессилия перед обидчиком, в ярости рвал ремень. Толстая брезентовая лента не поддавалась. Снова и снова опрокидывала она кота на спину. Ошейник врезался в горло, перехватывал дыхание. Рванувшись с разгону в очередной раз, Боцман услышал треск и с лету ударился головой в стену. В следующее мгновенье кот вскочил и сиганул в распахнутую дверь.

На поленнице дров он увидел Кису, отбивавшуюся от наседавших собак. Рассвирепевший Боцман сшиб с ног ближнюю, на ходу сомкнул челюсти на загривке следующей и, не обращая внимания на остальных, бросился с подругой через задворки к вздымавшемуся за рекой спасительному лесу. Не прошло и трех минут, как они оказались в родной стихии.

Ни собаки, ни хмельные хозяева не решились на ночную погоню. Высыпав во двор, они с суеверным страхом, с примесью невольного восхищения, ахали и грозили кулаком в черноту ночи: «Ну, погоди, бестия!»

Забравшись высоко в горы, Боцман с Кисой наконец прилегли на снежную перину среди высоченных кедров. Тесно прижавшись друг к другу, они тихо уркали от счастья встречи и обретенной свободы. Им приветливо светила огромная, в темных вмятинах луна.

Отдохнув, рыси тщательно вылизались шершавыми языками. Потом долго с наслаждением купались в искристом, чистом снегу, избавляясь от запахов, напоминавших о плене. В завершение этой памятной ночи они поймали прямо в снежной спальне тетерку и недурственно подкрепились. Какой это праздник — свобода!!!