Утолив голод, Киса подошла к Боцману и долго терлась лбом о заросшую бакенбардами щеку, выражая благодарность и безмерное материнское счастье, переполнявшее ее.

Крохотные наследники, необыкновенная нежность Кисы побуждали Боцмана к неутомимой охоте. Как-то, принеся в зубах еще живого беляка, он оставил его на площадке перед входом в расселину. Косой, пытаясь бежать, временами брыкался. Подросшие котята, в детских, пока почти белых шубках, разминая длинные, нескладные ноги, с восторженным урчанием выбежали и закрутились вокруг уползавшей добычи. Блестящие глазенки рысят впервые загорелись огнем настоящих хищников, но тут совсем некстати полил дождь. Холодные капли остудили воинственный пыл юных охотников, и они отступили в убежище.

Боцман накрыл продрогших детенышей мохнатыми лапами. Котята согрелись и задремали. Однако не надолго — быстро пустеющие желудки побудили их перебраться под бок матери, каждый к своему излюбленному соску.

Сытость и тепло вновь пробудили в них желание порезвиться. Снаружи все крапал дождь. В таких случаях котята взбирались на отца, чье громадное туловище являло собой великолепную игровую площадку. Они прыгали, ползали, скакали по нему, с яростью трепали, а Боцман переносил потехи мелюзги с родительской снисходительностью.

А непогода разыгралась не на шутку. Холодный мелкий дождь лил почти беспрерывно, не выпуская на охоту, трое суток. У Кисы молока становилось все меньше. Котята не наедались. Открывая розовые пасти, они жалобно хныкали, терзали ее, прося добавки, но соски были пустыми. Мать нервничала и, тыкаясь в Боцмана носом, побуждала его идти промышлять дичь.

Кот и сам понимал, что ждать окончания дождя больше нельзя, и выбрался под текучую завесу. Кроме небесной капели его орошала и капель с почерневших ветвей захлебнувшегося влагой леса. Шерсть моментально намокла. Слипшись, она так плотно облегала тело, что Боцман со стороны выглядел голым. Деревья до сих пор не выпустили лист. Казалось, все живое в тайге вымерло. Пробегав всю ночь по угодьям в поисках прокорма, измученный неудачами кот, пошатываясь, возвращался к логову.

Киса издалека разглядела сквозь дождевую муть своего верного друга. Его унылый вид говорил сам за себя — поживы не предвидится.

Мерзкая, хлябистая весна творила свое черное дело — тайга изо дня в день пустела, лишаясь своих обитателей. Наконец сплошной войлок туч истончился, разошелся широкими голубыми разводами, открыв, впервые за весну, истомившееся в заточении яркое солнце. Оно щедро залило теплыми брызгами озябшие деревья и кусты. Тайга на глазах оживала.

Боцман с Кисой, задерганные требовательными воплями ослабевших котят, вышли на охоту вдвоем. Скоро они задавили костлявого беляка. Киса тут же на месте слопала его почти целиком и поспешила к голодным детенышам.

Доев остатки, кот последовал за ней. Супруга озабоченно металась перед входом в расселину. С надеждой глянув на Боцмана, она исчезла в логове. Тут же выскочила обратно и опять заметалась по площадке между кустов. Встревоженный отец заполз в убежище. Котят там не было. Не веря своим глазам, он обшарил лапой все углы, но напрасно — рысята исчезли. Бедные родители обегали все окрестности, но не обнаружили ни единого следа, хоть как-то объяснявшего пропажу.

Многоопытный Боцман знал, что после таяния старого снега и до появления нового, молодого, охотники исчезают из тайги. Несколько месяцев ее обитатели живут спокойно. Обладатели железных палок словно давали возможность вырастить потомство. И тем не менее он был склонен винить в пропаже детенышей именно людей.

У кошек не хватило сообразительности по одинокому перу беркута на площадке и клекоту на дальней скале догадаться об истинном виновнике исчезновения котят. А дело было так.

Оголодавшая, так же как и кошки, за долгое ненастье чета беркутов вылетела из гнезда в поисках корма для своих прожорливых птенцов. Паря над тайгой, беркут-отец издали заметил греющихся на солнышке котят. Он еще долго кружил в небе над пятачком перед логовом, пока не уверился по поведению несмышленышей, что они одни, без охраны родительских клыков. Беркут камнем пал на рысят, поразив когтистыми лапами двоих и убив ударом клюва третьего.

Безрадостно протекало лето. Киса, особенно первые недели, заслышав звуки, даже отдаленно напоминающие голоса котят, очертя голову бросалась на поиски, а никого не найдя, подолгу с отсутствующим видом сидела на земле, сутуло вобрав в плечи округлую голову. Ничто не интересовало ее в такие часы. Если Боцман настаивал, она послушно брела за ним, участвовала в охотах, но все это без желания и присущего ей прежде азарта.

Когда поздней осенью свора собак обнаружила их, Киса впервые не подчинилась Боцману и не последовала за ним в крутобокие сопки. Почти сразу, как заслышала погоню, вскарабкалась на первое попавшееся дерево и равнодушно наблюдала за бесновавшимися внизу лайками. Подоспевшие охотники почему-то не стали выпускать разящий гром из палок, а подвели на длинном шесте петлю из жесткой капроновой веревки и, улучив момент, затянули ее на передней лапе кошки. Затем сдернули шипящую рысь на чуть припорошенную снегом землю, накинули сверху толстое ватное одеяло и, удерживая рогулинами, туго спеленали.

Боцман ночью спустился с горных отрогов и, не найдя подруги, по следам звероловов к утру вышел на окраину леса, обрывавшегося в сотне метров от береговой линии. Дальше, за рекой, на пологом увале виднелись безликие в предрассветной мгле жилища людей.

Оставаясь под прикрытием деревьев, кот послал призывный клич и через мгновение услышал в ответ радостный горловой вопль Кисы. Он доносился из середины первого ряда домов, примыкавших огородами и банями к реке. Обмениваясь резким вяканьем, кошки вконец переполошили деревенских псов, и Боцман счел благоразумным не распалять их дальше. Тем более что теперь он знал, где искать Кису.

Возвращаясь в горы, он невольно прислушивался к звукам, доносившимся из селения. Собаки угомонились: изредка взбрехнет одна, другая, одиноко просипит бык, подаст трескучий голос петух. И опять тишина. Терзаемый противоречивыми чувствами, Боцман замедлил шаг и скоро остановился в нерешительности.

Привязанность к подруге, желание увидеть и освободить ее бередили сердце, подавляя самый главный инстинкт — инстинкт самосохранения. Наконец он решился и повернул обратно, навстречу восходящему солнцу.

Шагал Боцман размашисто, без страха; сильное, неведомое ранее чувство вселяло уверенность в его сердце. Будучи жителем глухой тайги, он избегал открытых пространств. На них он чувствовал себя незащищенным. Но сейчас кот отважно вышел на высокий чистый берег и, не таясь, доступный людским взорам, встал, как изваяние, отчетливо выделяясь на фоне белого снега. Боцман понимал, что его видно из селения, но был в таком состоянии, когда совершаются необыкновенные и необъяснимые поступки. Он насилу преодолевал желание немедленно идти к месту заточения Кисы.

Баба Галя спустилась к проруби за водой. Заполнив ведра, подняла голову и… увидела перед собой громадную рысь. Бросив коромысло, она опрометью пустилась бежать, голося: «Ой, мамочки! Чур меня! Спасите! Спасите!»

Вскоре переполошенная деревня вовсю гомонила о коварной рыси, которая напала на бабу Галю, но то ли промахнулась, то ли та успела надеть ей на голову железное ведро. Главное, баба Галя, слава богу, жива, а рысь осталась голодной и караулит на речке новую жертву.

Кто посмелее, особенно мальчишки, ходили ватагой за огороды и глазели на дерзкого разбойника, стоящего на противоположном берегу реки с высоко поднятой головой.

Охотники с лайками уже неделю как разъехались по участкам — начался промысловый сезон. Охранять деревню остались одни бестолковые дворняги. Перепуганные бабки направились к местному зверолову Ивану Михайловичу Карпенко. Но его дома не оказалось — уехал в лесничество созваниваться с областной базой «Зооцентра», чтобы заказать машину для отправки отловленной рыси.