Размашисто прыгая по ветвям, Маха перебралась поближе. Слабый ветер мягко шелестел листвой и скрадывал шум прыжков.

На краю узкой прибрежной гривки, сплошь заросшей тальником, над поваленным деревом горбились черные силуэты — два солидных бобра сосредоточенно объедали молодую сочную кору осины. В глубине леса хрустнула хворостина под чьей-то неосторожной лапой. Пугливые звери мгновенно встали столбиками. Настороженно огляделись. И, более полагаясь на слух, чем на зрение, нырнули в заводь, предупреждая остальных членов колонии об опасности мощными и хлесткими, как выстрел, ударами чешуйчатых хвостов. Брызги взметнулись ввысь, и отраженный лик луны разлетелся на желтые осколки.

Лес ответил еще большим переполохом. Какой-то скрытый непроглядной тьмой таежный исполин обеспокоенно хрюкнул и, с оглушительным треском тараня глухолесье, понесся прочь. Шум быстро распространялся вширь, но, удаляясь в глубь чащобы, постепенно стих. Зато в заводи завозился кто-то большой, могучий.

Приближался рассвет. Река облачалась в молочные одеяния. Ели на противоположном берегу постепенно исчезали в волнистой мгле, словно таяли, и вскоре лишь верхушки самых высоких торчали из тумана точно молоденькие елочки на заснеженном поле. От воды дохнуло промозглой сыростью. Зябко передернувшись, Маха побежала было по откосу на сухое продуваемое взгорье, как вдруг в глубине кроны ближней березы бестолково хлопнул крыльями рябчик.

Куница сноровисто вскарабкалась по гладкому, в черных отметинах стволу к спящему выводку. Цапнула подвернувшуюся курочку, но, не удержавшись на ветке, неуклюже шмякнулась вместе с добычей на землю. От сильного удара она разжала коготки и выпустила рябуху. Той бы сразу взлететь да раствориться в лесных крепях. Ан нет! Глупая, тоненько запищала и, путаясь в траве, суматошно засеменила прочь. Маха настигла ее одним броском.

Подкрепившись, куничка перешла через ручей по поваленной лесине, как по мостику, и чутко обернулась: в ее сторону бежала пара куниц. Махе и прежде попадались их следы, но она инстинктивно избегала встречи с соседями.

Увидев незваную гостью, куницы негодующе застрекотали. Несдобровать бы Махе, если б не отчаянное бегство. Разъяренные хозяева настырно преследовали ее до тех пор, пока не выдворили за пределы своей вотчины.

Выскочив на усеянное крупной галькой ложе речки, Маха припустила без оглядки вверх по стиснутому крутобокими сопками сухому руслу.

Гонимая паническим страхом, она уходила все дальше и дальше. За спиной уже осталось немало кривунов и скалистых прижимов, когда до нее докатился мощный гул. Махе еще долго пришлось бежать, прежде чем она увидела глубокий разлом-колодец, в котором, с ревом переливаясь через глыбы камней, дымясь летучей моросью, бесследно исчезала река.

Перебравшись по груде каменистой осыпи на лесистую кручу, Маха заметила сквозь просветы леса планирующего к основанию пушистой лиственницы небольшого зверька в серой бархатистой шубке. Это была безобидная белка-летяга. Куница бросилась к комлю дерева в расчете перехватить ее на месте посадки, однако летяга в последний миг выполнила замысловатый вираж и пристволилась метрах в шести, но не успела она вскарабкаться и до середины ствола, как ее все-таки настигли клыки шустрой разбойницы.

Осваивая новые владения, Маха набрела на затерявшееся в горах озерцо. И сразу же в зарослях осоки взяла свежий след жировавшего беляка. Зайчиха, пытаясь отвести нависшую беду от потомства, сделала три гигантские сметки в сторону и с силой забарабанила передними лапами о землю. Но поздно, Маха уже нашла затаившихся малышей. Играючи поймала и тут же съела одного из них. Насытившись, стала великодушной и остальных, разбежавшихся в суматохе, разыскивать не стала…

Незаметно пролетело лето. Вот уже первый заморозок, возвещающий о скором увядании природы, выбелил травы и запалил по склонам сопок многоцветные костры. На изумрудном хвойном поле, усеянном плотными смолистыми шишками, желтым пламенем полыхали березы, осины. Яркими мазками горели гроздья рябины, плоды шиповника. Сочно чернели кисти черемухи. Между сосен алела брусника. Зазывающе-кокетливо кивали рогатые букетики лещины. Колонии опят сплошь покрыли пни и валежины.

Все обитатели леса жировали на богатых кормах, готовясь к длинной зиме. Маха частенько посещала излучину реки, сплошь заросшую черемухой, и вот однажды, когда она забралась в самую гущу спелых гроздей и принялась с удовольствием поедать вяжуще-сладкие ягоды, неподалеку кто-то шумно засопел. Маха резко обернулась. На старой разросшейся черемухе колыхались ветки. Одна из них изогнулась и, описав крутую дугу, замерла между стволов, где на «троне» из веток восседал медведь. Забавно причмокивая и довольно урча, он отправлял в громадную пасть черемуховые кисти одну за другой. Косолапый не утруждал себя лишними движениями, а заламывал к себе самые плодоносные ветки.

Насторожив уши, время от времени поглядывая на косматого громилу, Маха торопливо набила желудок и, не задерживаясь, вернулась в сопки…

День ото дня холодало. Порывистый ветер безжалостно срывал поблекшие листья. Обгоняя всклокоченные тучи, потянулись на юг, в теплые края, разномастные птичьи косяки. Привольно жилось теперь Махе в поредевших кронах. Похолодание принесло приятные перемены — исчезли, наконец, докучливые кровососы. Разоряя по ночам беличьи гнезда, она все реже спускалась на землю.

С наступлением темноты тайга оглашалась трубным ревом. Зычные, басовитые ноты, набирая мощь и силу, звучали слитно, напористо. Накаляясь первобытной страстью, рев взвивался до трепетно вибрирующих переливов и, не выдерживая напряжения, как бы скалывался, захлебывался, шумным, сиплым стоном. Тайга и небеса на мгновенье замирали и откликались стозвучным эхом. Благородные олени-маралы, переселенцы с далекого Алтая, вызывали соперников на честный бой. Маху этот могучий рев не волновал, но когда он раздался совсем близко, то врожденное любопытство погнало ее туда, где на краю опушки, выбеленной луной, ревел, горделиво запрокинув на спину ветвистые рога, красавец бык.

Белые, острые концы отростков угрожающе поблескивали словно пики. Рядом мирно паслись три ланки. Оборвав вызов на низком протяжном стоне, марал от избытка чувств запустил рога в заросли орешника и принялся крутить ими, спутывая ветки в узлы и тут же разрывая их на части.

В это время со стороны сопки послышался нарастающий треск. Маха проворно вскарабкалась на вершину сосны и оттуда увидела, как на открытый пятачок из леса выломился молодой рогач.

Налитые кровью глаза горели, как раздутые угли, ноздри трепетали, шерсть на шее дыбилась. Увидев хозяина гарема, бык протрубил ответный вызов, нацелил на соперника острые рога и, изнемогая от ярости, с силой забил копытами о землю. Угроза не подействовала, и тогда пришелец ринулся в атаку, рассчитывая обратить хозяина в бегство, а самому завладеть ланками. Разогнавшись, он попытался боднуть острыми пиками незащищенный литой бок хозяина гарема. Но опытный боец отскочил в сторону и сам ответил точным ударом. Холостяк не устоял, повалился, но, быстро вскочив, вновь разъяренно кинулся на противника. Оглушительный треск рогов заставил вздрогнуть Маху. Олени, сдавленно хрипя и фыркая, то разбегались, то вновь сшибались и, скрестив рога, топтались по кругу.

Пожухшая трава на месте сражения была уже выбита копытами до земли. Пар поднимался от разгоряченных, почерневших от пота тел. С губ хлопьями слетала кровавая пена.

Статный пришелец горячился, нападал безостановочно, но чувствовалось, что он, несмотря на молодость, выдыхается. Не так стремительны стали атаки. Сам он едва успевал уворачиваться от ответных ударов. Взмыленные бока ходили ходуном. Розовый язык вывалился наружу; глубокая рана на груди кровоточила.