Он удержал.

И сейчас она смотрела в его красивые глаза, теплые, родные. Смотрела и осознавала, какой глупой была двадцать лет назад. Как нелепо разрушила их жизни…их жизнь, которая была одна на двоих.

— Почему? — прошептала Марина, потому что голоса не стало.

Ничего не стало.

И все, что еще пару часов назад казалось важным и таким правильным — растаяло в вечерних сумерках. Ничего не осталось, кроме надсадного стука ее сердца и его все понимающего взгляда.

— Сестра… — она не могла спросить. Не знала, как облечь в слова все, что чувствовала сейчас. Не понимала, как он смог снова ее сломать.

— Я никогда тебе не врал, Марина, — коснулся кончиками пальцев ее щеки. Она вздрогнула и только теперь поняла, что плачет. Слезы катились из глаз, а он собирал их и не разрывал взгляда. — Я любил тебя. Очень долго. Искал.

Она замотала головой, отрицая его слова, не принимая. Так легче. Легче вернуться к прежней жизни, где он обманул ее дважды, ведь смерть тоже предательство.

— Я был всегда честен с тобой. И я действительно хотел детей от тебя. Семью. А ты… — он тяжело сглотнул, помолчал, будто не хотел произносить то, что собирался, — ты лишила меня этого.

Неужели он знает о дочери? Она замерла, закусив губу. Винит ее? И правильно. Она виновата. Не защитила. Сейчас смогла бы. Сейчас она глотку бы перегрызла каждому, кто не стал бы спасать ее ребенка. А тогда…почему тогда не смогла? Она не находила ответа до сих пор.

— Как все глупо, — усмехнулся, растирая между пальцами ее слезы. — И все же спасибо тебе.

Марина думала, что сделать больнее уже невозможно. Ошиблась. Его «спасибо» с улыбкой на обветренных губах разорвало в клочья ее сердце.

— Ты подарила мне смысл жизни, — и снова посмотрел на нее. Только теперь в его глазах светилось счастье. Такое яркое, что захотелось зажмуриться — так невыносимо стало. Но Марина выдержала, глядя в его лучистое счастье сквозь пелену слез. — Ты подарила мне чудо, Марина.

— Чудо? — она усмехнулась криво, стирая слезы, давя их в себе, пряча за очередной маской равнодушия. Пытаясь вернуть себя прежнюю. Паршиво получалось. Маска трескалась и осыпалась. А она натягивала новую. Снова и снова. Только чтобы он не понял, как ей погано. Чтобы не почувствовал, как она страдала все это время. Как жалела о потерянном. И как ненавидит себя за это.

Звонок телефона помешал Лешке ответить и дал Марине шанс взять себя в руки. Она смогла.

Звонившего он выслушал молча, только взгляд его потяжелел и потемнел.

— Я понял, Тимур. Не выпускай их из виду. Уже выезжаю.

Обернулся к ней, убрав телефон в карман кожанки. И сейчас перед ней стоял совершенно чужой мужчина. Собранный, точно хищник, вышедший на след добычи. Марина невольно поежилась. Сейчас он дышал звериной силой и опасностью. Она никогда не знала его таким. С ней Лешка был другим: нежным, заботливым и невероятно смелым. Тогда он был готов отвоевывать ее у целого мира. А она любила его так сильно, что так и не сумела вылечиться от этого чувства.

Но этот теперешний Лешка напоминал ей другого мужчину, идущего по трупам, не знающего пощады. Того, что видел в ней только инкубатор для своего наследника, но который сумел воскресить частичку ее настоящей. Той, какой она была еще девчонкой. Странно, он так много знал о ней. Так чувствовал, будто…

Она поняла в одну секунду. Это было сродни подземному толчку, разломавшему асфальт. Даже новость о том, что ее Лешка жив не потрясла настолько. Она словно прозрела, сложив, наконец, все, что мучило ее все эти годы, с последними словами Александры.

— Туманов, — выдохнула она, наблюдая, как и без того изуродованное лицо исказила насмешливая гримаса.

— Ну раз уж мою личность мы прояснили и с прошлым разобрались, даю тебе минуту, чтобы рассказать, где мой сын.

Конец апреля.

Апрель пахнет яблонями и тюльпанами. И я наслаждаюсь сладким воздухом и гомоном природы. Щебечут птички, у лавочек вальяжно прохаживаются голуби. Усаживаюсь на одну из таких лавочек, задираю голову к вечернему небу. В отгорающем алом проблескивают первые звездочки. Их две, и они так близки, как будто близнецы. Блеклые, но все равно притягательные, напоминающие о совсем другом звездном небе.

Я изгоняла из себя эти мысли все полгода. После того жуткого взрыва и умирающего Лешки в карете Скорой помощи…гнала, потому что знала — будет больно. А сейчас то жаркое лето само влезает в память шелестом волн и шорохом песка под нашими ногами. Горячими ладонями, гладящими, ласкающими и оберегающими. Мужчиной, с которым тепло и комфортно. С ним даже спать было восхитительно. С Пашкой я все время мучилась и посреди ночи извечно уходила на неудобный диван. И там только высыпалась. Мне мешало абсолютно все: его руки, ноги, его сопение.

С Лешкой же…мне все время хотелось его трогать, даже во сне. И я постоянно просыпалась если не на нем, то хотя бы закинув ноги или руки на него. Он же каждое утро смеялся, но даже не пытался высвободиться от меня. Наоборот, укладывал на себя, пригвождая к себе руками и ногами, впечатывая в себя. Даже когда живот заметно округлился.

И самое восхитительное — ему нравилось. Он выглядел нереально счастливым и довольным таким положением наших тел. Недолго, правда, потому что игнорировать его желание не удавалось ни ему, ни мне, моментально вспыхивающей от его, казалось бы, невинных ласк и низкого голоса, нашептывающего разные глупости.

А я…остро жалела о каждой потерянной минуте нашей близости. Жалела, что позволила ему уехать тогда и ввязаться в войну против Марины Нежиной. Позволила и…потеряла.

— Не плачь, Синеглазка, — тихий голос отзывается в каждой клетке странной вибрацией. Сердце подпрыгивает, застряв где-то в горле, а потом бухается вниз, на самое дно живота, распаляя давно забытое ощущение.

Медленно опускаю голову, чувствуя, как к сладкому запаху апреля примешивается сандал и еще что-то горькое, но такое родное.

Только посмотреть все равно страшно. А вдруг привиделось?

— Лешка… — все-таки шепчу одними губами, убеждая саму себя, что это явь, и он сейчас сидит рядом. Что это его бедро касается моего. Что его дыхание я ощущаю каждой молекулой. Что он не остался там, с Мариной, а пришел ко мне.

Почему?

— Потому что я не стою твоих слез, Синеглазка, — похоже, я спрашиваю вслух, раз он отвечает. Только совсем не то.

Мягкое прикосновение его пальцев опаляет точно током, мощным разрядом прокатывается по оголенным нервам. И только теперь я ощущаю влагу на щеках. Растерянно касаюсь кожи и долго смотрю на влажную ладонь. Слезы? А я и не заметила, что плачу.

— Но мне чертовски приятно, что ты не забыла меня. Хотя одного понять вот никак не могу, — а пальцы не убирает, гладит скулу, слегка зацепив сережку, за ухом, ниже, срывая с тормозов и без того чокнувшийся пульс, — какого лешего ты замуж за этого придурка вышла, а? У него же на лбу написано: мудак. Не могла кого поприличнее найти?

— Извини, — злость дробит легкие, мешает дышать, — забыла проштудировать список Форбс местной психушки, где…

Пальцы жестко обхватывают мой подбородок, разворачивают, заставляют смотреть в напряженное, высеченное точно из камня, лицо. Острое, точно клинок. Каждая черта будто заточена, а взгляд вспарывает, вытягивая наружу все самое потаенное. Опасный. Жесткий. Вот только я его не боюсь, потому что вижу в этих синих глазах страх и боль. Смертоубийственный коктейль, особенно для этого мужчины.

— Так зачем, Синеглазка? — и голос его хрипнет. — Зачем устроила весь этот спектакль со свадьбой? Говори, ну же. Мне…мне нужно знать…

И я вдруг понимаю, что ему действительно нужно и важно услышать мой ответ. И страх в его глазах только ширится с каждым ударом сердца, с каждой секундой моего молчания.

— Я хотела, чтобы ты пришел.

— Вот он я, — выдыхает он, одним рывком прижимая меня к себе.