— Все хорошо. — улыбаюсь, но одновременно в голове прокручиваю, когда сказать папе о планах на будущее.

— Все же что-то случилось, да? — заглядывает в лицо. — Ты залетела, — округляет глаза, — то есть, я хотел сказать, забеременела? — исправился.

— Типун тебе на язык! — возмутилась, стукнув родителя ложкой по лбу. — Пап, ты как скажешь!

— А, ну тогда не страшно. — резюмировал. Действительно, все остальное — не так уж и проблемно. — А что тогда?

— Яр предложил мне переехать к нему. — закусываю губу, не забывая про несчастные пельмени.

— Помнишь, реклама такая была: «Десять лет, двенадцать, ваш малыш вырос»? — произносит с легким налетом грусти.

— Помню. Это мой любимый шоколад. — улыбаюсь, беря родителя за руку. — Что скажешь?

— А разве ты все равно не поступишь так, как считаешь нужным? — философски изрекает.

— Возможно. — не считаю нужным отпираться. — Но мне действительно важно мнение и твое, и мамы.

— Если ты уверена в своих чувствах, то я думаю, стоит попробовать. — как же я благодарна судьбе за то, что она подарила мне таких чудесных родителей. — Все равно последний месяц у меня складывается ощущение, что ты здесь не живешь. — О, и он это заметил. — Только я прошу вас, не залетайте! — кашлянул. — Поживите для себя.

— Пап, в ближайшие лет семь буду предельно осторожна. — целую отца в щеку и иду раскладывать «питание холостяка» по тарелкам. — Маме ничего не говори, хочу сама с ней объясниться.

Только успеваем доесть, как папин телефон начинает буквально разрываться телефонным звонком. Номер незнакомый — единственное, что успеваю отметить, прежде, чем папа последует своей профессиональной привычке — отвечать на все звонки — и выйдет из кухни.

Его нет буквально пару минут, но когда он возвращается, то жесткое, сосредоточенное выражение его лица явно говорит о том, что случилось что-то не очень хорошее.

— Что случилось? — хмурюсь, ощущая какое-то неясное предчувствие где-то очень глубоко.

— Яр в больнице. У тебя есть две минуты, чтобы собраться. — произносит.

Знаете, быть дочерью человека, напрямую связанного с экстренной медициной, значит очень много. Это стоять полностью готовой в подъезде и ждать отца ровно через минуту, не задавать никаких вопросов, когда понимаешь, что нечаянно можешь отвлечь. Это — стараться оставаться полностью хладнокровной и оставить никому не нужные эмоции на потом, а сейчас мобилизовать всю себя, чтобы быть по-настоящему полезной, если что-то понадобится ради спасения того, кого выбрало твое сердце.

— Мне позвонил мужик, представившись Виталием Нечаевым, и сказал, что готов платить любые деньги, лишь бы вытащил его сына. Я не стал тратить время на объяснения, что не нуждаюсь в его деньгах, а делаю это ради вас. — пресно улыбнулся. — Объяснишь ему это сама. — дал указания, а потом по газам, как только загорелся зеленый. — Как я понял, кто-то выехал на встречку и врезался в Яра. Все зависит от скорости и от защиты. — начал рассуждать уже только сам с собой, переключаясь на профессиональный лад.

В такие моменты ты сам себе начинаешь напоминать автоматическую тень. Вот папа говорит кому-то, чтобы меня не трогали и пускали на любой этаж. Буквально рычит, что снимет голову каждому, кто будет мешать мне, отдает еще какие-то указания персоналу и идет к Виталию Георгиевичу. Тот и еще какой-то человек рядом буквально заполняют собой все окружающее пространство: отец Яра — из-за нервов и отчаяния, его спутник — из-за шкафоподобных размеров.

— Здравствуйте. — пожимают друг другу руки. Стою рядом, чтобы не привлекать особо внимания, но и оставаться в курсе событий. — Опишите ситуацию кратко. — типичный разговор двух людей, привыкших говорить только о самой сути дела.

— Ехал по трассе, и какой-то долбоящер, — исправился, заметив меня, — вылетел на встречку и сбил. Не понимаю, почему Яр не успел среагировать, мотоцикл же более маневренный, да и водит он хорошо. — взъерошил волосы нервным жестом, который я периодически наблюдала у Яра и который присущ многим мужчинам в целом.

— Я сейчас проконсультируюсь с коллегами, огляжу фронт работы и будем решать. — похлопал Нечаева по плечу и удалился в смотровую.

— Ты что здесь делаешь? — будто впервые увидел меня отец Яра. Я аж опешила от того, как уничижительно и сурово это было произнесено.

— Я? — замялась, как пугаюсь каждый раз, когда сталкиваюсь с неприятным отношением. Еще этот шкаф подошел ближе к своему, как я понимаю, начальнику и оглядел меня тем же растворяющим взглядом с ног до головы. Наверное, я стала выглядеть так, будто с минуты на минуту потеряю сознание от испуга, раз лицо Виталия Георгиевича мгновенно поменяло выражение.

— Ира, прости дурака! — взял меня за плечи и повел к креслам. — Гребанные нервы! Снова поседел. — трагично усмехнулся. — Я не это имел в виду. — успокоил. — Как ты узнала? — спросил со ставшим привычным для меня теплым отцовским взглядом. — Ты дочь Исаева, да? — потер виски.

— Да. — кивнула. — Папа сделает все возможное. — сказала, чтобы убедить больше саму себя, чем кого бы то ни было еще.

— Сделает. — подтвердил Виталий Георгиевич. — Он однажды меня с того света достал, а значит сына спасет.

Проходит совсем немного времени, что ощущается просто бесконечным, когда к нам подходит папа:

— Что с ним? — подскакивает отец Яра. Папа вздохнул и начал перечислять:

— Черепно-мозговая травма, разрыв селезёнки с кровопотерей, открытые множественные переломы левой руки, переломы рёбер и открытый перелом большой берцовой кости со смещением. — чем дольше он говорит, тем сильнее меня трясёт. За что?! — На самом деле могло бы быть гораздо хуже, парень в рубашке родился. — заключил.

— От меня сейчас что-то требуется? — спрашивает Виталий Георгиевич.

— Да, вот наш юрист, — показал на интеллигентную женщину лет сорока, — вам необходимо подписать согласие на операцию и переливание. Так как Яр без сознания, на это имеете право только вы.

— Ты. — папа ткнул пальцем в меня. — В обморок не падать и позвонить маме. Мой кабинет в вашем распоряжении, проходите туда, здесь смысла оставаться нет. Как только будут новости, я сразу же сообщу. Все, я пошёл. — поспешил в операционный блок.

«Шкафа» или, как выяснилось, Степана в быту, Нечаев-старший отправил домой, а нам предстояла очередная бесконечная ночь в нашей жизни.

По очереди мы, молча, измеряли кабинет шагами. В какой-то момент я окончательно стала напоминать себе безэмоциональное чучело, и тогда просто села на кресло, уставившись в одну точку. Ни одной слезинки не вышло за все то время, что мой любимый борется за свою жизнь на операционном столе. Ради него мне сейчас жизненно необходимо быть не истеричкой, а оставаться адекватным, здравомыслящим человеком. Той, кем бы он смог гордиться.

— Что стало с другим водителем? — впервые за несколько часов нашего пребывания здесь воздух разрезали звуки моего голоса.

— Он мертв. Он и его жена. Ехали бухие в хлам, вот и поплатились. — желчно выплюнул, а я была с ним согласна. Возможно, моя аналогия будет слишком гиперболизированной, но я считаю, что, если пьёшь, будь готов умереть.

Теперь же, из-за того, что два идиота не смогли вовремя включить мозги, другой человек лежит на операционном столе. Если все пройдёт удачно, то перед нами в любом случае будет стоять вопрос долгой реабилитации. С другой стороны, любое операционное вмешательство — определенные риски, а когда повреждений столько, сколько сейчас на Яре — риски огромны, так как в любой момент что-то может пойти не по плану.

«Ты обещал не оставлять меня!» — мысленно молю. «Ты должен жить!» — голова начинает нещадно болеть. Нахожу у папы в столе обезболивающее и откидываюсь на спинку кресла.

— Ведь это из-за меня он туда поехал. — хмуро произносит Виталий Георгиевич. — Я ему сказал съездить в этот чертов коттеджный посёлок, чтобы забрать документы. Почему не отправил кого-то другого?! — вцепился руками себе в волосы. — Может быть такого и не произошло бы. — вздыхает.