Это были совершенно странные дни. Бабушка и дедушка Роберта были славной, еще совсем не пожилой парой, и искренне расположенные к Фрэнку, поскольку догадывались о его тяжелой жизненной истории. Сам Фрэнк заметно приободрился, когда после долгого разговора с ними наедине в их квартире они искренне заверили его, что готовы взять на себя всю ответственность за дальнейшую жизнь единственного внука. Фрэнк впервые за многие годы, несмотря на его положение, почувствовал спокойствие. Он сделал все что он мог, и теперь его не так сильно терзала даже болезнь. Он просто хотел продлить последние недели или уже дни, которые он мог провести с Робертом.

Времени оставалось немного. Фрэнк настаивал, чтобы Роберт посещал школу. По вечерам они много говорили о том, как сложится его жизнь после. В один из удушливо-пыльных дней, выйдя из класса, Роберт и Анри заметили в коридоре знакомый силуэт. С печальным выражением лица. Роберт узнал деда.

– Нет! – вырвалось у него. – Нет, он..он..?

– Еще нет, но поспеши, – он поспешно увел Роберта, плечи которого вздрагивали по пути.

Анри смотрел им вслед. Учитель велел ему вернуться к урокам, и он повиновался, но мысленно был далеко не в классе, а там, в маленькой тесной квартирке, где его друг прощался со своим самым близким человеком, и эта тяжесть от невозможности помочь тому, кто сам стал для него близким, была невыносима.

Вечером он пришел к Роберту. Он нашел его во дворе, качающемся на качелях. Не замечая никого, Роберт ритмично, в тон скрипу старой конструкции, мелькал туда- сюда.

«Он словно укачивает себя», – осознал происходящее Анри. «Значит, все кончилось». Он догадывался, что прерывать происходящее нельзя, и просто сел на землю, обнял колени руками, и незаметно для самого себя стал повторять движение Роберта. На

город постепенно спускались сумерки, становилось заметно холоднее, а они все продолжали. Так они и выглядели со стороны, две несвязанные внешне друг с другом фигуры, укачивающие себя и вместе с тем свои рвущиеся через край переживания.

Когда Роберт спрыгнул, было уже совсем темно. Он направился к Анри и набрав побольше воздуха, вместил все тяжёлые слова в одно предложение.

– Он сказал, что любит меня. Что верит в меня. Что всегда оттуда будет приглядывать за мной. Он попросил не плакать о нем, а вспоминать наши хорошие моменты, наших лошадей, наши попытки сделать что-то, когда нам так не хватало помощи..И да, он просил не винить ее. И знаешь..он улыбался. .. – тут слезы покатились по его лицу, и он утирал их рукавом, продолжая говорить. – И еще – тут он даже рассмеялся, – Знаешь, ведь он мой папа, такой хороший, самый добрый, самый родной мне..он был всегда для меня главной опорой, он даже напоследок пошутил, что теперь во Флориде я должен научиться кататься на доске, и взял с меня обещание, – он прервался на миг, вспоминая голос отца, и ненадолго просто затих.

– Как я буду теперь один? – медленно отпустил он вопрос в воздух. – Я же знал, все это время знал, что все так закончится, но как мне быть сейчас, когда этот момент пришел?..

И он, не выдержал, снова зарыдал еще сильнее. Анри стиснул его плечо, и ничего не говорил, поскольку знал, что Роберту не нужны слова, а нужна лишь безмолвная поддержка.

Все формальности взяли на себя новые родственники мальчика, и уже через три дня были куплены обратные билеты, чтобы улететь домой, к океану, и увезти Роберта туда, где он ни разу не был. Анри был подавлен, хотя понимал, что другого выхода нет, и не выдавал своих переживаний чрезмерно, ведь Роберту было в сотни раз сложнее справляться со всеми переменами, которые уже случились и еще должны были случиться. Бабушка и дедушка Роберта жили в единственном отеле в их местности, и в последние ночи там же с ними находился и Роберт, поскольку вернуться в пустую квартиру для него было слишком тяжело, как рассудили за него, и он не противился.

Эдвин и Джоан, пришедшие на похороны Фрэнка, пригласили мальчика провести последний день и вечер в их доме.

Всем было грустно. Джоан порой тихо плакала, когда поглядывала из окна на мальчиков, сидевших у забора. В школу по понятной причине они оба не ходили уже несколько дней, и сегодня она хотела чтобы это оставшееся время вместило в себя все тепло, которое они втроем хотели подарить Роберту перед его отъездом. Днем она специально отлучилась в магазин, и выбрала для Роберта новый свитер, теперь зеленый, и даже успела вышить на нем небольшие буквы РБ, которые были инициалами. Теперь она упаковывала его в самую красивую бумагу, что смогла найти, и торопливо перевязывала весь сверток бантом, опасаясь, чтобы ее не застали за этим занятием.

За ужином они говорили обо всем. Иногда разговор замирал, наталкиваясь на печальные, еще очень свежие раны, иногда убыстрялся, и даже перемежался шутками и улыбками. Они обменялись адресами, хотя знали, что переписка не сможет заменить им обоим живое общение. Джоан и Эдвин вручили Роберту подарок, чем снова растрогали его, и долго обнимали мальчика, повторяя, как им самим сложно

расставаться с ним. Анри и не думал ревновать. Он удалился за своим собственным свертком для Роберта, в котором было его первое письмо другу, и он взял с него обещание, что тот не откроет его, пока не прилетит во Флориду.

С улицы посигналили. Все поняли, что за Робертом приехали. Его самолет был в четыре часа утра, и оставалось совсем немного времени. Эдвин и Джоан еще раз обняли Роберта, пожелали ему всего самого лучшего, и спешно удалились, оставив Анри попрощаться. Роберт замялся, и первым начал говорить.

– Анри! Я хотел попросить тебя еще об одном!

– Знаю! – ответ Анри не удивил Роберта, – Конечно, я буду навещать его.

– Спасибо, – прошептал Роберт, и Анри знал, как много это значит для него.

– Знаешь..ты научил меня как впервые можно ощутить жизнь за пределами себя, – сказал Анри. – Ты дал мне понять, что и для меня в мире есть родственные души. И не обязательно быть похожими, вернее, наоборот, не надо..Ты просто принимал меня таким, какой я есть. А ведь я странный.

– Да, ты странный, – усмехнулся, ухватившись за фразу, Роберт, и в его голове были и детские, и взрослые нотки.

– Кроме тебя, на это способны были только родители. А я не знал, способен ли я. Ты так много сделал для меня.. Я счастлив, что мог быть твоим другом, – твердо сказал Анри.

– Я счастлив, что мог быть твоим, – ответил Роберт, – Вы трое стали моей второй семьей в самые тяжёлые времена. Я всегда буду тебе благодарен.

Коротко обняв друга на прощание, Роберт сделал знакомое движение локтем, каким они приветствовали друг друга в школе, и не в силах затягивать невыносимый момент, который не давал ясности, увидят ли они друг друга когда-нибудь снова, Роберт поспешно побежал по дорожке, и спустя пару мгновений, машина исчезла в темноте.

Анри плакал. Он медленно побрел в дом, где на столе нашел обрывок бумаги. «Не позволяй им называть тебя Дасти» – было написано на нем знакомой рукой.

С тех пор, как Роберт уехал, Анри вернулся к прежнему одиночеству с удвоенной силой. Учился он все также отлично, но в тот период абсолютно без какого-либо желания. Школьная жизнь с ее ярмарками и выездами по-прежнему его совершенно не интересовала. Он соглашался раз в полгода поучаствовать в школьном концерте, как в тот памятный раз, в конце шестого класса, когда он должен был декламировать отрывок из пьесы. Эта задача удавалась ему без лишних слов блестяще, но, выйдя на сцену, он объяснился со зрителями, что сегодня настроен на иное. Потом, в созданной данным заявлением тишине, достал непонятно откуда взявшуюся маленькую скрипку, и спустя пару пауз начал играть. В это время Джоан, сидящая в полутемном зале, стиснула руку Эдвина, также изумленно сидевшего рядом с ней, с взволнованным вопросом: «Наш сын умеет играть на скрипке?» И далее за ним просились еще десятки в духе: «Ты знал об этом? Откуда у него скрипка? Ты хоть раз слышал, как он играет? Где он мог репетировать?», но эти вопросы растаяли с первым звуком, который Анри нежно извлек, прикоснувшись смычком к струне. Зал замер, и школьный учитель музыки, казалось, отбивал сердечным ритмом такт лучше музыкального метронома.