- Это ты настолько меня ненавидишь, да?

- Ты себе льстишь, - Горелова повернулась к Максу. – Дайте воды, пожалуйста.

Вересов набрал в кулере холодной воды, пока Наталья Сергеевна рылась в сумочке, и протянул ей стакан. Она запила таблетку и спокойно сказала:

- Давай заканчивать этот балаган. Я хочу развод.

- Я понял, - сдавленно ответил Горелов, расслабив галстук и расстегивая верхние пуговицы рубашки. – Развод. Хорошо. Планируешь и дальше меня использовать? Для здоровья?

Наталья Сергеевна зло посмотрела на мужа и выдохнула:

- Ты использовал меня двадцать лет. Для здоровья, морального удовлетворения, собственного удовольствия и даже просто так, по привычке. Потому что я, дура, любила тебя и позволяла.

- То есть теперь, спустя двадцать лет, ты решила мне отомстить за все и сразу, да? Чтобы я на своей шкуре ощутил? Потому и творила тогда такое, чего за всю жизнь не решалась в спальне делать? Типа: получай, Горелов, по гамбургскому счету?

- Да, Горелов, получай! – снова взвилась Наталья Сергеевна.

- Тогда и ты, Наташа, получай! – заорал Горелов, вскочив со стула и наклонившись над столом так, что их лица оказались очень близко друг к другу. – Хочешь развод? Будет тебе развод! На любых условиях, какие пожелаешь. Но только больше никогда, слышишь? Никогда за сексом ко мне не приходи. Найдешь себе кого-нибудь! Молодого, энергичного, который удовлетворит твои новые запросы!

- Черта с два тебе, а не развод! – вскочила и она. – Мне, в отличие от тебя, с чужими мужиками противно даже представить!

- Нет уж, хватит! – он обернулся к Вересову-старшему. – Максим Олегович! Я подпишу любые бумаги. И как можно скорее!

Вересов почти открыл рот, но его перебила Горелова:

- Кирилл Максимович, я передумала. Можно же что-нибудь сделать?

- Эээмм… - начал было Кирилл, но был перебит орущим на всю переговорную Гореловым:

- Если ты заберешь свой иск, я на развод сам подам, поняла?

- Анатолий Панасович, может быть… - заговорил Макс.

- Не будет тебе развода! У меня ребенок на руках, - заорала одновременно с ним Наталья Сергеевна.

- А я не отказываюсь от ребенка! Алименты платить буду! Захочет – пусть у меня живет. Ей не три года, - сейчас лицо господина Горелова постепенно приобретало багровый цвет, а сам он едва не хватался за сердце. – Знаешь, Наташа, я всю жизнь считал тебя добрым светлым человеком, который умеет любить! И ты не представляешь, какой тварью я себя чувствовал последние месяцы. Как же! Предал тебя! Семью предал, любовь предал! Только ты, Наташа, сейчас делаешь то же самое. И поверь, тебе потом будет не лучше, чем мне сейчас!

К окончанию его речи Горелова протягивала ему стакан воды и таблетку. Он послушно выпил лекарство, промокнул лоб носовым платком и сел на место. В зале повисло гробовое молчание.

Наталья Сергеевна присела рядом и, взяв его за руку, сказала:

- Толичек, поехали домой, а?

- Поехали, - устало проговорил он. – Максим Олегович, я позвоню… потом…

- Хорошо, Анатолий Панасович. Буду ждать вашего звонка.

Горелова кивнула Кириллу, подхватила мужа под руку и вывела из переговорной. Макс негромко хохотнул им вслед и спросил сына:

- Кофе будешь?

- Буду, - пробормотал Кирилл, глядя на закрывшуюся дверь. – Как думаешь, они больше не придут?

Вересов-старший достал из стола бутылку, два бокала, плеснул в них коньяк. Пересел на диван и сказал:

- Вряд ли, - помолчал и добавил: - Что там она лепетала про советы?

Кирилл криво усмехнулся.

- Таа… Я посоветовал ей отвлечься – любовника завести. Вот она и… завела…

Брови Макса удивленно взлетели вверх, он долго тер переносицу и все-таки громко, от души рассмеялся.

- Нет, мне интересно. О чем ты думал в тот момент? – спросил он сквозь смех. – Уволит тебя Лина к черту. И будет права, между прочим.

- Она зациклилась, - развел руками Кир. – Думал, отвлечется и успокоится. И потом ты сам советовал побыть психологом.

- Да уж. Побыл, - отец еще разок хохотнул. – Ты вообще-то мне дело выиграл.

- Я заметил, - скривился Кир, придвинул к себе бокал и тяпнул коньяка. Снова скривился и добавил: - Ну, выгонит и выгонит… Зато Гореловым хорошо…

- На земельные споры переквалифицироваться не хочешь?

- Ну серьезно! Они ж друг без друга все равно не могут! – взвился Кирилл. – Рано или поздно сошлись бы.

Макс улыбнулся.

- Оболтус!

Сын на некоторое время замолчал, глядя на отца. И, чем больше успокаивался, тем сильнее расплывался в улыбке. А потом выдал:

- Совсем хреново, да?

- Не совсем. Перспективы имеются, - Вересов-старший поднялся. – Я домой. Ты?

- Это у тебя вторник – халявный день… А я в офис. Надо перед увольнением документы в порядок привести, а то останусь без выходного пособия.

- Тогда до вечера.

- Пока, - отозвался Кирилл. Допил коньяк и вышел из переговорной.

И только оказавшись на воздухе, перевел дыхание. Вокруг него крутилось что-то назойливое, настойчивое, шумное и странно безымянное. И это никак не было связано с тем, что он провалил свое первое дело. Справедливости ради, последнее его совершенно не интересовало. Интересовало другое: какого черта люди не используют по назначению мозги, когда это касается семейной жизни? Отец входил в небольшое число исключений, которые подтверждают правило. И то, в его случае использование мозгов было весьма и весьма условно – начало их с классухой романа, скрытого покровом дурацкой тайны, Кирилл помнил достаточно отчетливо. Да и с мамой, улепетнувшей за океан, серое вещество Вересовым-старшим использовалось сомнительным образом.

Посмотрел на часы. Почти два. Можно было бы озаботиться обедом.

«Ты так обеспокоен едой», - проговорила в его голове Митрофанушка. Тоже достаточно отчетливо, чтобы он буркнул себе под самый нос:

- Ну не тобой же.

И в это мгновение его едва не перекосило.

И-ди-от.

Дошло. То, что крутилось в голове с самой реплики Горелова, дошло. «Планируешь и дальше меня использовать?»

Вот, что зудело и не давало покоя. Вот, что было соотносимо с его собственными мыслями.

Все стало на место.

Использование. То самое слово. Использование.

Горелов двадцать лет использовал Горелову.

Всякое действие встречает противодействие. Это нормально.

Да, Кирилл чувствовал себя использованным. Уже почти неделю. С воскресенья особенно.

А что должна была чувствовать Лера день за днем на протяжении семи лет школы – с пятого класса, когда они оказались за одной партой, с той перемены, как он впервые скатал у нее самую первую домашку по фране? Что она должна была чувствовать, черт возьми, если когда-то любила его, а он… А он ее юзал, не задумываясь над тем, что поступает жестоко. Что она должна была чувствовать, если семь лет пыталась вызвать в нем хоть что-то похожее на взаимность, а он на глазах всего класса и двух параллельных утащил Кудинову в подсобку ресторанно-гостиничного комплекса, где они отмечали выпускной?

Он не помнил Леру в тот вечер. Не помнил, что на ней было надето. Не помнил, как она на торжественной части в школе поднималась на сцену актового зала получать свое золото. Не был даже уверен в том, что у нее было именно золото. Могло же быть и серебро.

В центре той Вселенной девятилетней давности был исключительно он сам. И никого кроме. Даже в истории со Стрельниковой он очень долго думал о себе и своей вине. Больше, чем о ком-то еще. Ел себя поедом. Но не потому, что чувствовал эту вину, а потому что ему не нравилось быть виноватым.

И если он решил, что Лера мстит, то с чего бы вдруг «Диме»? У нее есть все основания для того, чтобы мстить ему. Ему, Кириллу Вересову, который последние девять лет знал, что он та еще тварь. Не лучше Горелова, «предавшего любовь».

Ведь думал об этом раньше. Понимал. Убеждался каждую минуту. Но так и не поговорил. На важное никогда не остается времени и смелости.

Кирилл медленно достал из кармана телефон. Несколько мгновений смотрел на экран. Тот быстро покрывался каплями дождя, неспешно накрапывавшего из тяжелых туч, нависших над головой.