В квартиру Кир ее уже затаскивал, оторвав от пола. И даже с трудом понимал, захлопнул ли дверь. Его руки настойчиво шарили под ее блузкой, находили грудь, сдвигали кружево, обнажая кожу, придавливая пальцами сосок. Губы отрывались от ее рта и влажно, горячо двигались по шее вниз, а потом возвращались обратно. Он глубоко втягивал носом ее запах, одновременно привыкая к нему и теряя голову. Прижимал ее бедра к своим, толкался в них и тут же забирался ладонями под юбку, двигаясь по тонкому, совсем не зимнему капрону вверх. Не выдержал, глухо рыкнул и снова подхватил ее на руки, увлекая в свою с детских лет комнату, так и не включая нигде света. Опрокинул ее на кровать и накрыл своим телом, ни на секунду не прекращая касаться ее кожи губами. Каждую секунду видел ее перед собой, различая в темноте глаза и рот. И когда снимал с нее блузку, уже почти не контролировал себя – всякий контроль слетел. Теперь движения его стали быстрыми, жадными, почти причиняющими боль. Но она не чувствовала боли. Она чувствовала его руки, губы, его движения. Его горячую кожу под своими ладонями, когда стягивала с него футболку и прижимала его к себе, желая чувствовать тяжесть его тела. Дышала с надрывом, задыхаясь от нежности, накатывавшей горячей волной. И больше не помня себя, Лера зашептала его имя. Растворяясь в затопившем ее желании, какого никогда не знала прежде.

Слыша ее невнятное бормотание, разбирая там едва ли различимое «Кирилл», он на мгновение выныривал из мрака. И оказывался во мраке еще большем.

Белья на ней уже не было. И он не помнил, сам ли его снял, или она скользила своими ладонями вслед за его. Сейчас ее руки были заведены за голову и прижаты к подушке. Он подался вперед и стал целовать ее тонкие пальцы, вернулся к лицу, к губам, ловил собственное имя, срывавшееся с ее уст. Опускался ниже и касался языком груди, прикусывал сосок, ласкал живот, бедра, и опять, снова и снова, возвращался к губам. Когда он входил в нее, услышал короткий стон и на мгновение замер. Лишь затем, чтобы шепнуть ей в лицо непривычно нежное: «Лера…» И только потом заскользил глубже, ощущая ее всем своим естеством, каждым сантиметром кожи.

Ей было этого мало. Она нуждалась в нем, оплетала ногами и начинала мелко дрожать, едва он отстранялся, чтобы снова вернуться к ней. И она со счастливым стоном выдыхала заканчивающиеся мгновения без него, которые казались ей вечной пыткой.

Она должна удержать его в себе – и всаживала ногти в его плечи. Откидывала голову – и двигала бедрами. Больше, сильнее, быстрее.

- Еще… - бормотала она. Себе, ему, темноте, клубившейся вокруг них горячим воздухом, стекавшей каплями пота между ее грудей, отражавшейся в темных провалах его глаз. – Еще… еще… еще…

И он бился в ней чаще, глубже, снова и снова, зная, что никогда не отпустит, что быть вне ее невозможно, не в эту ночь. И в то мгновение, когда почувствовал, как крупно вздрогнуло ее тело в его руках, как она забилась под ним, как застонала сквозь зубы, хрипло втянул носом воздух, и от ее оргазма накрыло его самого. Единственное, о чем жалел, так это о том, что все кончено – сейчас, в эту минуту оборвалась вечность. А он не хотел ее обрывать. Знал, что едва отпустит, как потеряет что-то важное, ставшее отныне его. И, будто утверждая свое право не отпускать, он, пытаясь совладать с дыханием, сбившимся, шумным, клокочущим в груди, снова ее целовал. Понимал, что никогда в жизни не чувствовал поцелуй так сильно, как вот теперь, прямо сейчас. И вновь наполнялся нежностью, забывая о том, что знал о ней. В темноте легко было верить, что все теряет значение, кроме их сплетенных воедино тел. И долго боролся со сном и усталостью, прислушиваясь к тому, как она дышит в его объятиях. Он никогда не думал, что это так важно – слышать ее дыхание.

Лера тихонько лежала рядом, придавленная тяжестью его руки. Сон не шел. Она смотрела в огромное незашторенное окно, за которым раскинулся город, где так же спали и не спали тысячи людей. И пыталась представить себе утро. Их утро. Она усмехнулась. У них не может быть утра. Утро бывает у тех, кто любит друг друга. Кирилл не любит. Он ставит галочки. Теперь она тоже галочка. Его цель достигнута. И к следующему воскресенью он наметит себе новую миссию.

Стало легко – Лера обрела свободу от этого нелепого воскресного романа, странного наваждения, тяготившего ее воспоминаниями, не пережитым чувством, обидами, ревностью. Она захлопнет свой любимый альбом со старыми фотографиями и будет перебирать их, когда захочет сама, а не потому, что так удобно Вересову.

Аккуратно выбравшись из его объятий, Лера услышала, как он вздохнул, но все-таки не проснулся. Она на цыпочках ходила по комнате, собирала вещи, выскользнула в коридор, там оделась и, бесшумно прикрыв за собой дверь, ушла прочь.

Он раскрыл глаза часом позднее. Почти сразу понял, что в комнате, где все еще пахло свежими обоями и новым паркетом, он один. Но все равно, поднявшись, прошелся по квартире. Местами было пусто, странно и незнакомо от запаха, свежей необжитости и сдвинутой мебели. Вернулся назад, в комнату, которую всю жизнь считал своей. Из большого, почти во всю стену, окна раскинулся вид на высотки. Он всегда любил это окно. Сейчас накатывало странное чувство опустошенности. И вместе с ним осознание того, что он понимал, что проснется один.

Она сбежала.

В свою жизнь и в свои будни, где ему места не было. До следующего воскресенья? Или игру можно считать оконченной?

Кир негромко рассмеялся и отправился в душ. В конце концов, игру он окончить и сам в состоянии.

Яркий солнечный свет отблеском на мониторе лениво полз по кабинету. И совсем не способствовал тому, чтобы в голове стало хоть капельку легче. Похмелье присутствовало. Впрочем, Кирилл Максимович Вересов не вполне осознавал, является ли оно следствием принятия на грудь изрядной доли вискаря. Или это все-таки похмелье как результат того, что случилось после. И не знал, что более предпочтительно в данном случае.

Стакан холодной воды, прижатый ко лбу, кажется, хоть немного успокаивал и без того полубезумные мысли, главная из которых трепыхалась где-то в той области коры головного мозга, которая, должно быть, отвечает за желание кому-нибудь позвонить.

В данном конкретном случае «кто-нибудь» была крайне нежелательна.

Кирилл сбился, который по счету раз он клялся себе ни в коем случае больше не набирать Лерин номер. И мрачно размышлял о том, что готов убить Новицкого за то, что тот несколько недель назад вытащил его на ту чертову встречу выпускников.

Быть поюзанным – это что-то новенькое.

И ни с чем не сравнимое чувство. Никогда ранее не испытанное. Охрененное.

Кир перенес вес на другую сторону кресла и тяжело вздохнул. Совсем не работалось. Невозможно вот так работать. Вообще ничего невозможно. Хуже только то, что на вторник назначено заседание, а он ни черта не способен делать. Для обеспечения нормальной жизнедеятельности его организма нужно все-таки спросить у Леры, какого лешего вообще все это было.

Но и этого делать нельзя. Лучше не вникать. Просто случайная ночь со случайной бабой. С которой и встречаться-то начал исключительно потому, что некуда было деться из дома. Придумал себе какую-то херню про любовь. Целый обоснуй составил про своих и не своих людей. А в сущности, и нужно-то было всего ничего – хороший секс и выспаться.

Первое срослось, второе так себе.

И в ушах каждую секунду отдавалось ее тихое, едва слышное: «Кирилл».

Когда на столе затрезвонил телефон, Вересов дернулся к трубке, почему-то вдруг решив, что звонит Лера. Звонила же сама – в субботу. Почему бы и теперь не позвонить?

Облом был ожидаемым.

- Да, па, - прогундосил Вересов в трубку.

- Привет! Живой? – весело поинтересовался отец.

- Бывало и хуже. До офиса дополз.

- Ну сейчас взбодрю. Господин Горелов желает пообщаться со своей супругой. Так что завтра слушание не сложится.