Меж тем наше с отцом молчание продолжалось. К тому времени я уже осознал, что задумал отец, и оттого прежний мой страх улетучился прочь. Однако, на меня вновь нахлынуло уныние. Собрав две котомки: одну с едой, другую с одеждой – мы напоследок накормили скотину и, ещё раз проверив дом, сели на лавку под клёном близ пруда. Из-за безумной ночи и столь тусклого рассвета меня начало клонить в сон. Отец же, как назло, не проронил ни слова: смотрел прямо, в одну сторону, и молчал.
– И к чему это всё? – устав терпеть его упрямство, чёрствым голосом спросил я.
– К чему-к чему…сам знаешь, – явно негодуя ответил он.
– Но ты ведь не выдержишь. Пройдёшь пять километров и бросишь.
– Может, и не выдержу, кто его знает….
– Дело твоё, – махнул я рукой и, осознав, что дальше с ним разговаривать бесполезно, пошёл домой за вещами.
Конверт лежал у меня под подушкой. Я завернул конверт в кусок белой, заранее приготовленной простыни и для сохранности привязал его к груди верёвкой. Затем надел поверх крепкую льняную рубаху и вместе с украденными ночью вещами взял одну из котомок. Следом собрался и мой отец. Мы вышли на улицу и минут на пять остановились: вспоминали, всё ли взяли, всё ли готово. А после, убедившись наверняка, отправились в путь. Мы в самом деле не знали, что нам предстоит.
Глава 4
Прошло около трёх часов, как мы покинули дом. Всё это время мимо нас как будто бы вечно тянулся один лес. Сверху едва просачивались лучи солнца; сосны сменялись елью; под ногами стелилась коричневатая, усыпанная сухими ветками и иголками земля; повсюду млел и чего-то ждал вечно угрюмый, тёмно-зелёный папоротник. Поваленные деревья, полностью затянутые мхом, иногда заставляли обходить их стороной и немного сбивали нас с курса. По земле тонкими дорожками, без умолку сновали муравьи, а по веткам то и дело неспешно скитались жуки и ползали гусеницы. Бывало, мимо нас могли пробежать заяц или лисица, а из глубины, из леса, порою доносился вой. Живности здесь было много, и казалось, она суетилась сутками напролёт. В лесу всего хватало в избытке, однако, несмотря на это, выглядел он мрачным и опустелым. Даже солнце было другим: здесь, с самого низа, оно казалось невозможно далёким и навеки забытым, – здесь всё казалось таким.
Дорога вела нас дальше от дома и ближе к войне. Ноги уже гудели и хотелось спать. Оттого, что отец никогда не мог подолгу злиться за мои вздорные, порою совершенно бессмысленные поступки, он, как и всегда, сильно подобрев, принялся обрисовывать мне свою былую жизнь. Однако его рассказы лишь наводили меня на излишние размышления и ещё сильнее клонили в сон. Я готов был просто рухнуть на землю, хоть мы не прошли и половины пути. Конверт, мои подвиги и мои обещания – всё это было где-то там, в моих грёзах, сейчас же – я оставался невероятно слаб и беспомощен. В этот момент любой, даже самый обездоленный и израненный противник мог бы с лёгкостью истереть меня в пыль, но самое главное, что в ответ я не пошевелил бы и пальцем. Мои мысли были потеряны и разбиты.
– Устал, сынка? – спросил отец, заметив, что я еле плетусь на ногах.
– Немного, – промямлил я в ответ, пробираясь свозь лес с полузакрытыми глазами.
– Понимаю, сынка, понимаю. Ночь не спать – это, брат ты мой, не приведи боже. Я помню как-то на своей «полуторке» через лес из одной деревни в нашу возвращался. А перед этим меня целые сутки туда-сюда мотали: с одного места в другое: то возил, то вывозил. Самое главное, до самой ночи так, без умолку. Ну вот я и заморился под конец, жутко устал. А под утро приходит ко мне их староста и говорит, чтобы я срочно обратно в деревню ехал: привезти им там нужно было что-то. Помню, проклял я тогда всё на свете. Ещё и солнце толком не вылезло, а я уже по лесу еду, в полудрёме и полумраке. К тому же и фары не горели. Давно просил тогда фары купить, а мне только твердили, что скоро будут. Вот я всюду без фар и ездил. А тут такое: не переждать, не переночевать. Справа лес, слева лес. Еду. И понимаешь, чего меня тогда чёрт дёрнул, упал головой на руль и заснул. Как будто бы отрубило. Да-а-а…а потом просыпаюсь и спросонья понять не могу, еду я или на месте стою. Главное, чувствую, что колёса крутятся, а смотрю на дорогу – всё на месте стоит. И веришь, минут десять так просидел. Ещё, видать, и не выспался толком – на секунду вздремнул. А потом, когда дошло до меня наконец, вижу, что машина моя передом на дереве повисла, а задними колёсами в луже стоит и только буксует. Притом я как глянул: дорога-то в метрах десяти уже от меня! Думаю, вот же напасть. И машину никак не заглушишь: потом с полчаса заводи. Решил я тогда, что нужно вылезать, пробовать под колёса палки подкладывать и кое-как выбираться. Однако ж не тут-то было. Как ни пытался я, дверь ни в какую не отпиралась. Ручка, вроде, крутиться, а дверь будто бы обо что-то упёрлась. Я чуть приподнялся, и смотрю, бурая голова возле двери шевелиться. Носом вертит в разные стороны и принюхивается. Понимаешь, сынка, что произошло-то: медведь опёрся спиной и не даёт мне выйти. Ух, ну и перепугался я тогда, даже в глазах помутнело. А он ещё здоровый такой, наверное, с меня ростом. Если бы случись что, вмиг бы меня разорвал. Я так без памяти и сел обратно. Не знал, что и делать. Другая-то дверь сломана давно была, не открывалась, поэтому пришлось заглушить мотор, тихо затаиться и ждать…. Долго я просидел там: часа три уж точно. А медведь всё не уходил и водил носом, как будто меня поджидал. Умные они, зараза. Вроде животное, а понимает – как человек. Я уже подумал, что до самой ночи с ним проторчу, а то и до утра. Лишь под вечер мне идея одна на ум пришла: попробовать запустить машину «рукояткой» и спугнуть медведя. Он как раз к тому моменту даже как будто бы и задремал: сидел, опёршись на дверь, и не шевелился. А я меж делом взял «рукоятку», открыл настежь правое окно и тихонько выбрался из кабины…. Ой, как сердце у меня тогда колотилось, словно заведённое. И самое главное, пришлось прямо по луже машину обходить: этот-то зверина там хорошо устроился, а с моей стороны – грязь стояла. По колено я был в воде, но однако же старался не шуметь. И, слава богу, дошёл. Вставил я тихонько «рукоятку», одним глазом посматривая в сторону медведя, и стал ждать подходящего момента. И понимаешь, так у меня сердце заколотилось, что не продохнуть было. Руки трясутся; сам только и думаю, куда потом бежать. Но ладно, всё же кое-как я с духом собрался: крутанул, изо всей силы крутанул. И как завелась машина, как загрохотало всё, как загремело, дым сзади как повалил. И я, и медведь, грешным делом, как дали ходу. Я – в одну сторону, медведь – в другую. Метров через сто я только понял, что сам от себя бегу. Остановился и осмотрелся вокруг. Минут десять я не мог отдышаться. Так взад-вперёд и ходил меж ёлок. А когда вернулся к машине, медведя и след простыл. Правда после того мне пришлось ещё долго мучиться, чтобы свою «полуторку» из лужи вытащить. Но всё же, глубокой ночью я был уже дома…. Да-а, помню, за тот день у меня вся жизнь перед глазами пронеслась. Вот оно как бывает, – произнёс отец, выдохнул и только затем закончил свой рассказ.
У него таких историй много было. Он вечно вспоминал о прошлых моментах своей жизни, начиная всё вырисовывать в мельчайших деталях. Притом ему в общем-то было всё равно, слушал его кто или нет, – он обязательно рассказывал всё до самого конца и сам же над своим историями смеялся. Иногда я, совсем позабыв, о чём его рассказ, тоже мог разразиться диким смехом, и тогда отец старался передать весь смысл истории ещё живее и глубже. Мы с ним только так время и проводили: он всегда говорил, а я – молчал.
Сейчас всё было точно также. В какой-то мере мне нравилось это, ведь чтобы я ещё делал, плетясь за тридевять земель один. Да и к тому же мой отец прекрасно знал лес. Я даже немного сроднился с моим отцом, несмотря на то что мы отошли от дома всего на несколько километров. Единственное, по-прежнему сильно хотелось спать, и, честно говоря, к тому моменту я уже здорово проголодался, только и мечтая о том, когда же мы наконец устроим небольшой привал. Отец, несмотря на свой возраст и к моему удивлению, довольно бодро шагал рядом со мной, нисколько не запыхавшись и не устав. Он как будто обрёл вторую молодость и шёл вровень, хотя раньше всегда еле за мной поспевал. Я был выше отца, причём головы эдак на две, поэтому в ходьбе и уж тем более в беге всякий раз брал над ним верх. Здесь же, в лесу, мы словно поменялись ролями: теперь он вёл меня, а мне оставалось послушно следовать за ним.
